Владислав Реймонт - Брожение

Гжесикевич в открытую дверь смотрел на нее и не узнавал. Вчера она была такой доброй, тихой, приветливой, а сегодня? «Что произошло?» — с беспокойством спрашивал он себя. Янка перестала играть и приняла участие в разговоре, но в тоне ее сквозили надменность и холодность.

— А знаете, я на кладбище встретила Витовского.

— Отец говорил мне, что вы были на похоронах. Ну, и как вам понравился Витовский?

— Так себе, но Витовская прелестна.

— Такая же психопатка, как и ее брат.

— Почему? — спросила Янка сухо: ее покоробил насмешливый тон, которым Анджей заговорил о Витовских.

— Во-первых, ей кажется, что она слепнет.

— Видимо, она уверена, если утверждает это, а впрочем, всякая мнительность — мученичество.

— О нет. Все от безделья. Она богата, к труду не приучена, вот и выдумывает разные разности. Одним словом, все у нее перевернулось в голове.

— Разве ее фантазии кому-нибудь мешают, приносят вред? — спросила Янка резко. — И что вы понимаете под выражением «перевернулось в голове?» — добавила она, покраснев от негодования.

— Могла выйти замуж и не хочет; половину своей виллы превратила в монастырь и, как монахиня, проводит целые дни в молитве. Основала общество по охране животных. Хорош зверинец, ничего не скажешь! — И Анджей рассмеялся.

— Это, пожалуй, ее слабости, но что вы хотели сказать словами «перевернулось в голове»?

— В двух словах не объяснишь. Я привел один пример, приведу другой. Вот, к примеру, пани Стабровская, местная писательница. Вместо того чтобы заниматься хозяйством, мужем, детьми, забавляется сочинением глупых стишков и еще более — глупых статеек, имеющих целью переделать весь мир. Ну, разве у нее в голове не «перевернулось»?

«Кретин!» — подумала Янка. У нее отпала охота спрашивать и спорить, да и тема начала надоедать; ей хотелось сказать ему только, что он глупец.

— Стабровская из Бонар? — спросил Орловский.

— Да, прекрасное имение. Но все разваливается, хозяйство ведется почти по-литераторски: каждый год применяется новая система. А как она живет с мужем!

Янка вышла, а Анджей придвинулся к Орловскому и начал тихо пересказывать скандальные слухи о жизни Стабровских, ходившие по окрестности.

«Тот, кто перерастет вас на одну пядь, — это люди, у которых «все перевернулось в голове»; сами вы глупцы и идиоты. Вы ненавидите тех, кто не довольствуется будничной жизнью и сплетнями, скоты вы, и больше никто», — думала Янка после отъезда Гжесикевича; а он уезжал грустный и взглядом молил о сострадании — Янка церемонно попрощалась с ним.

После его ухода Залеская прислала письмо в лиловом конверте с запахом гелиотропа и вскоре прибежала сама, бросилась Янке на шею и осыпала ее градом поцелуев. Янка удивилась, не понимая причины внезапной нежности.

— Ох, право же, как великолепно сыграли вы этот марш. Я читала книгу и вдруг слышу — фортепьяно. Я вышла на кухню, думала, вы играете, как все барышни, — так себе, по-домашнему, но послушала и поразилась. Да у вас талант! Какая сила удара, сколько экспрессии! Я едва дождалась ухода вашего жениха.

— Пан Гжесикевич мне не жених, — ответила Янка, неприятно задетая этим словом.

— Не сердитесь, я сказала только то, о чем говорят все в округе. Да и я не очень этому верила, вы сказали бы мне об этом. Мне надо идти — дети купаются, служанка уехала за покупками, но я очень прошу вас, моя милая панна Янина, сыграйте что-нибудь, очень прошу. Так, значит, вы не невеста? Сыграете? Хорошо?

Янка уступила просьбам и стала играть. Залеская тихо ходила по комнате, останавливалась, топала ногой, если ей казалось, что мажорные ноты звучат недостаточно мощно, и, отбивая рукой такт, кричала: «Forte, forte!», [7] Громко, громко! (итал.) затем перебирала пальцами по воздуху, словно по клавишам, садилась вдруг в кресло, но, не в силах выдержать, в волнении вскакивала и опять прерывала игру Янки новыми излияниями:

— О, у вас талант и огромное чувство! Вы вносите в исполнение много своего, но вам не хватает школы и техники, вы руководствуетесь интуицией. О боже, бегу: дети там купаются! А вот одна фраза восхитительна, — она ударила по клавишам и повторила ее несколько раз подряд, — восхитительна!

— Не хвалите меня, не надо: я сама знаю, что таланта у меня нет, и играю только то, что чувствую.

— Если бы вы пожелали учиться, то, при ваших данных, свободном времени и средствах, вы пошли бы далеко.

— Например? — спросила спокойно Янка.

— Выступали бы в эстрадных концертах, добились бы известности, славы! — ответила восторженно Залеская.

— Знаю я эту страсть и эти мечты, они горели и во мне, да погасли.

— Вы не стремитесь вернуться на сцену?

— Нет, воспоминаний о театре хватит мне на всю жизнь.

— Как, вы отрекаетесь от мысли об искусстве? Не жаждете славы, аплодисментов, этого божественного упоения искусством, этой нервной дрожи перед выступлением, этой страсти, этой… — высокопарно восклицала Залеская.

— Нет, ничего этого я уже не желаю, — ответила грустно Янка, почувствовав в сердце какую-то пустоту, отсутствие воли к жизни.

— Ах, если бы вы знали! Экзамены — только преддверие, но вот после окончания консерватории, когда меня пригласили принять участие в концерте, сколько пережила я счастливых минут! Я окончила консерваторию с золотой медалью — хотите, покажу вам эту медаль? Панна Янина! Я никогда не забуду того концерта. Я играла мазурки Шопена, вот эти, — она взяла первые такты, — нет, нет, этого я никогда не забуду. Я умирала от блаженства. Мне поднесли венок и букет цветов! Вы ничего не слышите? Кажется, Хеля кричит!.. А критика? Я покажу вам, что писали о моей игре! Ну, и чем все кончилось? Меня заставили выйти замуж: не было средств продолжать учение, а мне не хватало только техники. Теперь она у меня есть, я добилась шестилетним трудом, жду лишь случая… — Она неожиданно смолкла и улыбнулась не то прошлому, не то будущему. Она забыла о детях, муже, даже не вспомнила о кузене, охваченная порывом восторга. Глаза ее наполнились слезами, волосы растрепались, краска с подведенных ресниц потекла по лицу, но она ни о чем не помнила, мечтая вслух о триумфах и славе. Исчезла детская веселость, глаза горели, душа ликовала. Она говорила вдохновенно, словно перед ней стояли толпы слушателей, улыбалась в полузабытьи, упоенная музыкой, оглушенная аплодисментами, охваченная дрожью экстаза.

Янка смотрела на нее и слушала, но холод и пустота, которые она ощущала в своем сердце, мешали ей сочувствовать восторгам Залеской. Она с трудом сдерживала улыбку сострадания: Залеская показалась ей смешной. Янке захотелось оборвать ее каким-нибудь грубым замечанием, но она не решилась и продолжала с раздражением слушать ее бесконечные излияния.