Владислав Реймонт - Брожение

Анджей опять не приехал. Несмотря на то, что Янка постоянно твердила себе, что не любит Анджея и что ей нет до него никакого дела, она все же попросила отца послать в Кроснову и узнать, не случилось ли что с Анджеем.

— Я видел пана Гжесикевича в буфете, — сказал Сверкоский, услышав ее просьбу.

— Когда?

— Сегодня.

— Вам показалось. Ручаюсь, если бы он был в буфете, он был бы и здесь, — ответила она с гневом. «Что этому идиоту надо? Зачем он сегодня пришел сюда?» — подумала она.

— А я уверяю вас, он был в буфете. Мы как раз сидели там с Карасем и рассматривали новые открытки, которые он привез из Сосновца; пан Анджей вошел, взглянул на нас и сейчас же повернул обратно. Мы подумали, что он, как всегда, направился к вам. Он был чем-то расстроен.

— Пан Анджей не приходил. Видимо, у него было срочное дело, и зайти к нам он не успел, — ответила Янка, словно оправдываясь.

— О да, что и говорить, у жениха могут быть дела более важные, чем посещение невесты… Могут быть… безусловно.

— Почему вам так весело? — вспылила Янка, заметив на губах Сверкоского язвительную усмешку.

— Вам это только кажется, — пробормотал Сверкоский, всовывая руки в рукава.

Янка насторожилась: ее поразил его издевательский тон.

Сверкоский сегодня был необычен — он словно прилип к стулу, и только глаза его беспокойно бегали по комнате. На неподвижном, пожелтевшем, похожем на волчью морду лице было написано злорадство. Он говорил мало, играл с Орловским в шашки и при этом так беспечно проигрывал, что начальник, забыв о своих треволнениях, посмеивался над ним.

«Почему Анджей не зашел, что случилось?» — думала Янка, взглянув на Сверкоского с отвращением и не ответив на его вопросы.

Раздражение сменилось ужасной, омерзительной скукой, которая завладела безудержно всем ее существом.

Когда вошла Янова доложить, что приехал пан из Кросновы и ждет ее в гостиной, Янка лежала на оттоманке, бессмысленно глядя в потолок.

— Вот и хорошо, сейчас приду! — воскликнула она с такой горячностью, что даже покраснела, и, прежде чем выйти к гостю, долго смотрелась в зеркало и поправляла волосы.

Анджей вскочил со стула, поцеловал ей руку и сел снова, покручивая от волнения усы.

— Что случилось? Вы не больны? Я собиралась сегодня послать Роха справиться о вас.

— Я здоров, я вполне здоров, да… да… — заговорил он отрывисто, не спуская с Янки смущенного взгляда.

— Как вы изменились! — сказала она, заметив странную, синеватую бледность его лица, побелевшие, потрескавшиеся губы и темные круги под воспаленными глазами.

Анджей не ответил, в волнении прошелся по комнате, смахнул мимоходом со скатерти крошки, повернул слегка абажур и замер, посмотрев на Янку таким измученным, бесконечно тоскливым взглядом, что та даже вздрогнула. Затем торопливо расстегнул сюртук, долго шарил по карманам и наконец, вынув дрожащими руками бумажник, достал из него небольшое, в продолговатом конверте, письмо и подал ей. Потом упал на стул, совершенно обессиленный, оперся лбом о край стола и глухо сказал:

— Прочтите… прочтите… прошу вас… — Голос его пресекся — он не в силах был произнести ни слова. Янка с тревогой взяла письмо и стала читать:

«Милостивый государь! Весьма расположенное к вам лицо считает своим святым долгом предостеречь вас. Та, которой вы даете свое имя, которая должна стать матерью ваших детей и вашей женой, — обыкновенная авантюристка. Она играла в театре — это вы знаете, но то, что она была любовницей некоего Котлицкого, потом литератора Глоговского, а затем прохвоста и негодяя Недельского, вы едва ли слышали. Та, которая с таким высокомерием смотрит на весь мир, на простых порядочных людей, вероятно, еще не успела рассказать вам об этом. Наверное, она не сообщила вам и о причинах, побудивших ее искать спасения от позора в самоубийстве. Спросите ее, милостивый государь.

Передаю адрес особы, у которой она жила в Варшаве; она может сообщить вам наиболее интересные подробности. Впоследствии, когда вы отвергнете ее, вздохнете свободнее и успокоитесь, особа, которая предостерегает вас, откроет вам свое имя, чтобы вы знали, кто бережет вашу честь и, самое главное, ваше счастье».

Подписи не было. Судя по дате, с момента отправления письма прошло три дня.

Янка читала все медленнее и медленнее, отрывала от письма взгляд, задумывалась, порывисто дышала и снова принималась за чтение, почти ничего не понимая: буквы сливались в сплошное черное пятно, кровь так стучала в висках, что все перед ней кружилось.

Щемящая боль сдавила сердце. Почувствовав слабость, она села на стул, опустила голову и глазами, полными слез, смотрела в пустоту и, казалось, слышала неумолимый голос, который со злорадством кричал: «Была любовницей Котлицкого! Глоговского! Недельского!» Этот голос безжалостно хлестал ее, раздирая на части мозг, пронизывая болью все тело.

Анджей не спускал с нее глаз и жадно ловил каждую мысль и каждое движение чувств на ее лице.

— Правда ли это? — спросил он тихо, как спрашивают умирающие. Его лицо покрылось потом, он оперся о стол, будто боялся лишиться сил и упасть на пол.

Янка не ответила, она смотрела на него взглядом, полным невыразимого ужаса, немого вопля отчаяния, и он затрепетал: луч надежды сверкнул в его душе; глаза, губы, все лицо его вздрагивало, задыхаясь, он хватал ртом воздух; ослепительная, животворная радость обожгла его и закружила вихрем; от волнения он не мог говорить и с диким криком бросился к ногам Янки, осыпая их поцелуями.

Янка ласково отстранила его, подняла с пола письмо и вернула его Анджею. Так ничего и не поняв, он взял письмо обратно, а Янка нагнулась, торопливым движением поцеловала ему руку и вышла из комнаты.

Оцепенев, Анджей с немым изумлением уставился на дверь, в которую она вышла.

— А-а-а-а! — вырвалось у него из горла. Затем он медленно оделся и поплелся к выходу.

Ничего не соображая, он сел в сани и принялся смотреть на стаю ворон, копошащуюся на дороге, возле кучи конского навоза. Вороны разлетелись перед лошадьми, потом опять вернулись на свое место. Анджей снова посмотрел на них.

— Валек, ты куда? Я же приказал тебе ехать в Буковец! — крикнул он, заметив, что они едут лесом.

— Да ведь мы, ваша милость, едем из Буковца.

— Болван, поворачивай в Буковец! Вот идиот, — добавил он уже спокойнее. Кучер исполнил приказание и повернул обратно. Анджей машинально натянул перчатки; вскоре они остановились перед станцией; Анджей вылез из саней, поднялся наверх и, не торопясь, позвонил. Как только он увидел Янову, отворившую ему дверь, он вспомнил все, вздрогнул, бросился к саням и крикнул:

— Трогай! Скорей! — Лошади помчались рысью.