Владислав Реймонт - Брожение

Она велела немедленно послать за Анджеем и попросила его, чтобы он перевез все вещи в Кроснову и занялся этим делом один, без нее: она не в состоянии оставаться больше в этой квартире.

А потом, когда он, отвезя ее в Розлоги, к Волинским, при прощании молча смотрел ей в глаза и ждал ответа, она сказала:

— Подождем до весны! Я должна немного успокоиться. Приезжайте чаще, как можно чаще — ведь, кроме вас, у меня никого больше нет.

Весна просыпалась. Апрельскими утренними зорями, когда с реки, с болот и лугов поднимался к багровому зареву востока пар, когда в росах и воде загорались краски; когда остатки ночных теней крадучись убегали в глубь чащи или погибали на полях от света, когда пурпурное солнце показывалось из-за леса и разливало по земле миллиарды трепещущих отблесков — весна поднимала золотистую сонную голову и, еще не пробудившись окончательно и только наполовину осознав свою красоту и мощь, медленно плыла над холодными, застывшими полями, прикасалась к земле своим солнечным платьем, — тогда зеленели серые пашни; открывали желтые глазки калужницы и пили над ручьями росу; маргаритки размыкали на межах свои красные реснички; сверкал в канавах, среди камней, молочай; лопались березовые почки и дышали ароматом; еще полумертвые после морозов придорожные тополя, радостно шелестя, пили солнечный свет своими красноватыми листочками; а теплый, ласковый ветер, словно дыхание матери, обвевал землю, сушил поля, плавил остатки снега, мерцавшего бурыми пятнами в ямах и оврагах, поднимал всходы пшеницы, рябил воду, будил птиц, которые вырывались из лесной глуши на поля и пели: «Весна, весна, весна!».

А весна набирала силы, встряхивала заснувшие леса, улыбалась первоцветам и ветреницам, притаившимся в тени еще сонных деревьев-великанов, проплывала над рекой, и река сбрасывала с себя остатки льда, бежала быстрее, сверкая сапфиром и золотом; весна пробуждала все: от ее ласковых рук, лучезарных глаз и добрых улыбок лилось на землю тепло, жизнь, наслаждение.

Аисты по утрам долго клекотали в гнездах, а днем важно расхаживали по лугам; воробьи, словно ошалелые, прыгали по соломенным крышам и стайками садились на свежевспаханные поля полакомиться овсом и ячменем. Всюду — на земле и под землей — звучал созидающий бессмертный голос весны.

Весна! Весна! Весна!

Почуяв душистый воздух полей, скотина ревела в хлеву, собаки, словно очумев от радости, носились, кувыркались вместе с детьми перед хатами.

Плуги сверкали на черной, тяжелой земле, точно серебряные молнии; следом бежали вороны, а в вышине раздавались звонкие песни жаворонков.

Могучий ритм возрождения и любви отзывался во всем, что жило и чувствовало. Люди на полях, засмотревшись на солнце, распевали песни. Старики выползали на завалинки и потускневшими глазами вбирали в себя новую жизнь. Сердца наполнялись добротой, молитвенным благоговением, благодарностью.

— О жизнь! Жизнь! — воскликнула Янка, протягивая руки к сияющим солнечным далям, полным весеннего ликования. Ее душа смеялась, и сердце трепетало в великой радости бытия.

Она шла по аллее парка, прикасалась к буйным побегам лилий, гладила яркие жемчужины первоцвета, рвала молодые фиалки, смотрела вдаль, вдыхала запах берез и свежевспаханной земли, прислушивалась к щебету птиц, журчанию речки, летящим из жилищ голосам — и не думала ни о чем, на все отзываясь радостью весны и воскресения.

— Да вы энтузиастка, — промолвила Стабровская, которая шла за нею вместе с Хеленой. Они впервые выбрались втроем в парк.

— Не знаю, кто я, но знаю, что я существую, что душа во мне воспламеняется, что я готова идти куда угодно, петь вместе с птицами, валяться на траве, обнимать все живое и слиться с ним. Весна, весна! — добавила она тише, охваченная невыразимым восторгом. Она забыла об отце, Анджее, страданиях, скуке в Розлогах, почувствовав, что она, как земля, пробудилась под теплыми поцелуями солнца.

Хелена снисходительно улыбалась, а Стабровская в ботах, в пледе водила скучающим взглядом по голым деревьям и грызла карандаш, тщетно пытаясь что-нибудь записать.

— Не пора ли возвращаться, такая сырость…

— Вы еще не успели ничего записать и уже торопитесь домой?

— Не вижу ничего примечательного. Ведь не стану же я записывать то, что в воздухе чувствуется весна. Это слишком примитивно и плоско. О мой боже! Весна! Да это старый, залежавшийся багаж восторженных поэтов, воображающих, что они тают от наслаждения, услыхав пение жаворонка или увидев первую маргаритку! Хвастовство, ребячество! — бросила она презрительно и пошла дальше, сбивая зонтом головки первоцвета и шлепая по жидкой грязи своими ботами.

— Когда вы поедете в Варшаву?

— В субботу ночью, вернее — в воскресенье утром, короче говоря — завтра.

— Не могли бы вы купить мне там одну вещь?

— Пожалуйста, я почти весь день проведу в Варшаве.

— Вы часто ездите туда?

— Последний раз была у отца две недели тому назад.

— Он поправляется?

— Физически он вполне здоров, но пока что в прежнем состоянии.

— Можно спросить, когда ваша свадьба?

— В начале мая, — выручила ее Хелена. Янка в это время потянулась к фиалке.

— В нашем костеле?

— Да. Рано утром, очень скромно, а после завтрака они уедут в Кроснову.

— Ты ошибаешься, Хелена. После завтрака мы едем в Италию. И в этом твоя вина: ты мне столько чудес порассказала об этой стране, что я уговорила Анджея ехать после свадьбы прямо туда.

— В Италию! Какое романтическое путешествие! О, это очень поэтично — вдвоем плыть по лагунам Венеции, гулять по галереям Флоренции, бродить по Колизею в Риме! О да, это чудесно — переживать минуты первых любовных восторгов в стране, где зреют лимоны, цветут апельсиновые рощи, где лавры и где, как говорит Рутовский, всюду вонища.

Стабровская произнесла эти слова с преувеличенной восторженностью, с презрительной иронией в голосе, но тут же переменила тон и заговорила серьезно и строго:

— Я думала, эпидемия свадебных путешествий угасла и мода на них прошла вместе с кринолинами, а между тем!.. Да, это любопытно: магнаты и шляхта перестали ездить, теперь их сменили плебеи, стремящиеся подражать высшим классам… Великолепная социальная тема, — ораторствовала она и принялась торопливо записывать что-то в блокнот.

— Действительно, это ужасно: плебей начинает чувствовать себя человеком, он потянулся к цивилизации, захотел увидеть свет, красоту, творения искусства! — едко ответила Янка.

— Путешествие обогащает человека знаниями, — заметила Хелена.

— Нет, оно только отвлекает от обязанностей во имя пустых развлечений.

— Уверяю вас, я всегда помню о своих обязанностях, — ответила Янка, сделав упор на последние слова. Стабровская с некоторого времени стала раздражать ее своими поучениями и оскорбительно-игнорирующим тоном.