Казимеж Тетмайер - Ha горных уступах

И пошли. Взял Собек в руки деревянный хомут — так они и пахали. Одна полоса, другая! На третьей полосе горец шляпу уронил и так и не успел поднять ее из борозды.

Только тогда горец догадался, кого кормил зимой овсяной похлебкой. Да было уж поздно.

Ушел батрак, что за трех быков пахал, в лес, к Ораве. День прошел, другой. Забыл про него горец.

Нет, пришли-таки летом, почти в полдень. Четверо их было. Вмиг забрали все, где что нашли. А самого горца, как бабы ни причитали над ним, поймали и облили ему голый живот горячим салом. И сказал ему Собек, уходя:

— Овцы есть у тебя — зарежь! Закутайся шкурами, вылечишься! Это за твою похлебку!

У разбойников на все средство есть!

И больше ни горец не видал его, ни он горца. Не очень уж им хотелось встречаться.

Другую зиму, года два спустя, Собек иначе провел. Засел он в Закопаном, и с ним засела там его любовница, Зослянка.

Собек был мужик на все руки: книжку читал, точно это ему ничего не стоило, на свирели играл на диво. И в Закопаном люди его считали Бог весть чем. Костелы были далеко, так они все в воскресенье сходились к Собку. Изба была большая, — печь накрывали платками, вот и все! Собек облекался в длинную до пят рубашку Зослянки, брал книжку в руки и громко читал по мой над печкой, а люди вторили ему.

Бабы молились так, что по всей избе слышно было.

Песни пели, какие были в книжке, а, когда «служба» кончалась, ели и пили.

Там у Собка не пускали молиться никого, кто не приносил с собой водки, сала или мяса. Все знали об этом и несли, что у кого было — и шли. Когда наедались и напивались, начинали плясать.

Первым выходил всегда Собек со своей Зослянкой; а когда они уж вдоволь напляшутся, Собек сядет на скамью, берет свирелку, играет, а люди пляшут.

Не раз эта «служба» до вторника затягивалась у Собка. И не один хозяин приходил с такой обедни домой лысым. Собек не шутил: чуть кто хоть глазком подмигнет Зослянке, сейчас возьмет за чуб и — шварк! — в поле, а волосы в руке останутся. Бедняжка уж в избу не вернется драться, — пойдет тихонько домой, да макушку щупает. С Собком шутки были плохи! Но люди не сердились на него — в другое воскресенье опять все приходили.

Весной Собек отмерил Зоське полотна от сосны до сосны. Вот какая мера была!

И ушел в лес.

Так зимовал Собек Яворчарь.

Наконец, его расковали; и штука же вышла!

Подходит к нему молоденький офицер; арестанты как раз на дворе были. Кругом высокая стена. Офицер говорит Собку:

— Яворчарь! Правда, что ты умеешь бегать по отвесной стене!

— Правда! Отчего ж не уметь!.. — отвечает Собек.

— Сколько шагов сделаешь?

— Сколько угодно, хоть четыре.

— А вскочишь на эту стену?

— На эту? Нет, не вскочу.

— А взбежишь?

— Шагами? Взбегу.

Задумался офицер на минуту, молод он был, любопытен, говорит:

— Дашь слово, что не убежишь со стены?

Собек даже не заколебался: «Дам», — говорит.

Масса людей около него стояла: поляки, русины, горцы — им бы показать себя, их бы удивить!.. — да и солдат много было вокруг.

— Честное слово? Знаешь, что такое честь? — спрашивает его офицер.

— Честь — значит честь! Знаю — говорит Собек. — Был я у отцов пиаров в Подоленце года два, по-латыни они меня учили. Я должен был ксендзом стать, да там разное такое вышло, так что я здесь теперь… хотя я не мало обеден отслужил в Закопаном. Не убегу!

— Ну, так беги!

Расступились люди перед Собком, он разбежался, подпрыгнул на сажень вверх, потом еще раз, другой, — три шага сделал, у людей только в глазах мелькнуло, а он уже был на стене.

Онемели люди от изумления. А Собек стоял на стене и глядел на мир Божий.

У всех сердца бились в груди. В эту минуту сто мыслей пролетело в головах арестантов. Собек мог бежать. За стеной никто не караулил. Такого бегуна никто бы не догнал. Мог бежать, куда угодно, — в Венгрию, в горы, — куда угодно. Свобода была в его руках.

Собек стоял и смотрел на мир. Он был свободен.

Солнце ярко заходило на небе.

— Соскакивай! — крикнул снизу офицер.

Собек обернулся к нему, продолжая стоять на стеке.

— Слово! — кричал офицер, покраснев от волнение и страха: он сам словно выпустил его из тюрьмы.

— Знаю! — ответил Собек Яворчарь и соскочил вниз, в толпу арестантов.

Вокруг него поднялся глухой шум сдержанных восклицаний и слов.

А он стоял среди людей, словно ослепленный ярким солнцем, которое опускалось там, за стеной, за грань гор. Офицер, довольный и успокоенный, хлопал его рукой по плечу и говорил: «Молодец парень! Молодец!» Люди кричали от удивление перед удивительным примером ловкости, а, главное, перед тем, что Собек соскочил обратно на тюремный двор; сам он ничего не слышал. Услышал только слова:

— Давно сидит?

— Месяц.

— На долго засадили?

— На двадцать лет!

— И не сбежал?!

Собек оглянулся на того, кто говорил. Маленький, хилый мужичок, одетый в накидку — так, как носят около Гдова, — смотрел на него бледными глазами с выражением страшно презрительного удивления. Смотрел на него, как на человека, глупости которого надо удивляться и которого, благодаря этой глупости, нельзя не презирать. Собек Яворчарь засмотрелся в глаза хилого мужичка из-под Гдова.

Его окружили горцы, которые сидели в Виснице.

— Собек! Ну, и мужик ты!

— До тебя и Горному Косле, покойному, далеко!

— Да и всем, небось!

— Сам его благородие рот разинул на минуту.

— Может быть, сколько-нибудь годов простят за такую штуку!

— Никто тут еще ничего такого не видывал!

— Хе! да и не увидят!

— Есть ли где-нибудь такие люди, как у нас? А?

— Эй! Куда всем до нас, что из-под гор!..

— Ну! разве у нас есть другой такой Собек.

Они окружили Собка; их было пять или шесть, воров и разбойников. Они гордились Собком.

— Ну и шайка бы из нас с ним была! — говорит один разбойник из Костелиск другому.

— Эх! хорошая шайка!

— Я думал, что лучше, чем у нас, в Костелисках, парней не найти!

— Вот ведь и в других местах водятся. И Яносик был не из Костелиск, а откуда-то со Спижа.

— Вы! Костеличане! А Матся у нас в Закопаном?!

— А Новобильский Валек?

— И!.. В Костелисках…

Ночь была темная, все спали. Хоть глаза выколи, — на небе черные тучи, нигде огня не видно. Дождь так и гудит, ливень страшный. Темно в камере. Собек видит всюду глаза, которые смотрят на него, глаза хилого мужичка из-под Гдова. Они преследуют его всюду, куда бы он ни обернулся, смотрят на него — пристальные, выразительные, упорные.

Собку стыдно перед ними; а теперь даже страшно.

Мужик сидит в другом крыле, в другом конце здания; должно быть, спит теперь на соломе… глаза у него закрыты… а эти — тут, сквозь стены смотрят в душу Собка.

Корчится душа и извивается под их взглядами, хочет укрыться и не может бежать.