Казимеж Тетмайер - Панна Мэри

«Может случиться, что кто-нибудь влюбится в тебя, — говорил ей отец, — ведь ты красива и умеешь быть очень милой; но любовь — вздор: пройдет, как сон, а блеск останется. Барышня с твоим богатством должна владеть сердцем. Влюбиться в первого встречного тебе нельзя. Твой дедушка и твой отец не для того трудились в поте лица. До сих пор мы славились миллионами, теперь настало время прославиться тобой. Мы ждем от тебя, Мэри, теперь награды. Несмотря на перемену вероисповедания, несмотря на богатство, ты ведь это понимаешь Мэри. Говорю тебе: всякая любовь — это сон; ты можешь выйти замуж за Сенкевича, Падеревского, или же за титул. А помни, что большинство из тех, которые за тобой ухаживали или же хотели ухаживать, любили других».

И Гнезненская опять качала «son infini», а тетка Тальберг добавляла: «Выверни его сперва десять раз наизнанку, выверни сперва».

Все можно купить. Принципы, убеждения, добродетель, милосердие, честность, патриотизм, честь, — это, конечно, прекрасные и желательные качества, но главное дело в деньгах. Впрочем, если бы знали, сколько этих названий дается только для денег и за деньги, как их покупают и продают, как злоупотребляют ими, насколько прилагают их к личным делам… «Croyez moi — повторял дядя Геммершляг — croyer moi: все зависит от величины цены. Все можно купить, den Mickieivicz, den Kosciuszko… Bce зависит от цены». — «Ну, ну, еще не так скверно», — говорил отец Мэри, улыбаясь и отрицательно качая головой, но вместе с тем радуясь в душе, что Мэри узнает настоящую стоимость денег и цену того, что для всех главное в жизни.

— Если все можно купить, если все зависит от величины цены и если злоупотребляют всем, — все покупают и продают, то, очевидно, люди — подлецы. И кто принужден быть более подлым? Конечно, тот, у кого меньше. «Если это для меня выгодно, und ich Kaufe, einen Waschington, oder einen Schiller, то я сделал дело, а он свинство», — говорил дядя Гаммершляг.

— Только купил бы ты их?! — с бледной улыбкой кивал головой отец Мэри.

— Если не я, то барон Адальберт Ротшильд. Не барон Адальберт Ротшильд, так Вандербильд. Не Вандербильд, так Астор. Не Астор, так компания Ротшильд, Вандербильд, Астор et compagnie. Главное дело — уметь пользоваться. Нужно поддерживать известный décorum, но не надо быть наивным в отношениях с людьми. В «благородных поступках» какую громадную роль играет стыд перед общественным мнением, необходимость считаться с ним: дай Бог мне только здоровья, — говорил дядя Гаммершляг. — Слова, слова, слова, — sagt Hamlet.

— Рот создан для того, чтобы говорить. Но смолоти все это и испеки хлеб. Am Anfang war weder Wort, noch Kraft, wie es der alte Goethe will; в начале было дело…

Мэри слушала с детства эти поучения. Дядя Гаммершляг был того мнения, что девушка богатая, как Мэри, должна быть особенно приготовлена к жизни, и, находя отца Мэри слишком слабым, а мать слишком апатичной, взял на себя обязанность образовать Мэри.

Гнезненские охотно на это соглашались: она по лености, а он в душе соглашался с родственником Гаммершлягом. Отец Мэри был человеком весьма предприимчивым, находчивым и энергичным в делах, в своей конторе, на бирже, на фабриках и собраниях промышленников, но как бы застенчивым и боязливым. Он страшно боялся, чтобы не называли его «parvenu» и «богатым жидом». Одевался он скромно, вел образ жизни зажиточного мещанина, проживая лишь 15-ю часть своих сказочных доходов; для всех он был предупредительно вежлив, даже «не смел иметь собственного мнения», подчинялся кому мог и где мог. Кланялся он, впрочем, не только по расчету, но по какой-то внутренней необходимости. В обществе, особенно в деревенском, он со всеми своими миллионами скорей производил впечатление торговца, который пришел по делу в имение. «Дедушка в нем силен», — заметил кто-то остроумно.

На благотворительные цели он давал много, не всегда об этом печатал. И часто печаталось: «Марыня Гнезненская из своего капитала…»; потом: «Мария Гнезненская из своего капитала…» Впрочем, Мэри ежемесячно получала тысячу рублей на благотворительные цели. Иногда она садилась в карету со своей dame de compagnie, с лакеем на козлах, и отправлялась «к бедным». Местами задерживались, лакей сходил и относил подачку. Чрез окно кареты Мэри видела маленькие, облезлые дома, а перед ними маленьких детей.

Какие-то люди выходили и что-то говорили, вернее — хотели говорить, но лакей отталкивал их и карета трогалась рысью. Видно было только, как кланялись и махали руками. Ехали дальше.

Мэри вовсе не представляла себе нужды и никогда о ней не думала. Когда ей на серебряном подносе подавали кучу прошений, она по большей части думала, что бедняки — страшно скучный и однообразный народ, а для проверки посылала лакее. Затем уж он отправлялся с подачкой или же запрягали карету.

Тем не менее, вследствие частых объявлений о «собственных капиталах», вследствие щедрого подавания милостыни, Мэри пользовалась репутацией девушки с добрым сердцем. В сущности, она делала очень много добра, но как автомат для разбрасывания денег. Бедняк, который не сказал «дай», мог десять раз пройти мимо нее. Она его не видела, не интересовалась им. Она давала, если просил он или другие за него. Впрочем, она отлично понимала, какую пользу извлечет из этого. Чтобы о ней ни говорили, обязательно вспоминали ее доброе сердце, ее благотворительность.

У нее могли быть фантазии, причуды, капризы — на то она миллионерша и красавица, за то у нее «доброе сердце». Это она отлично понимала.

— Хотя бы ты издержала тридцать тысяч на бедных, барышня в твоем положении, — говорил дядя Гаммершляг, — du kaufst für sechzig Tausend. Это капитал, отданный на хороший процент. Он приносит великолепную прибыль — хорошее общественное мнение. — Впрочем, — он при этом с грубой фамильярностью толкал отца Мэри в бок, — кто взял с кого-либо пятьсот тысяч, может дать другому пятьдесят, чтобы заткнуть рот. Отец Мэри неясно и неохотно улыбался, она же не хотела думать о богатстве отца.

Достаточно того, что он был богат. А откуда взялось его состояние? Каким образом? Вопросы эти не должны были существовать для нее и не существовали.

Цинизм дяди Гаммершляга, оды в честь денег тетки Тальберг, бледная физиономия отца, апатичное качание матери в качалке, — все это с детства проникло в душу Мэри. Она, наконец, прониклась чувством, которое прививали ей бедные родственники, что она должна «совершить великое дело». Она чувствовала, что составляет квинтэссенцию семьи Гнезненских, Тальбергов, Гаммершлягов, Вассеркранцов, Лименраухов и т. д. и что все поколения соединились для того, чтобы произвести такой пышный, сильный цветок, как она. В этом утверждало ее еще и то, что она была единственной дочерью, — в ней угасало еврейское происхождение семьи, она должна начать новую эпоху. Графиня Мэри… Княгиня Мэри…..