Ивлин Во - Полное собрание рассказов

Журналист неловко помялся.

— Хижины, — сказал он. — У меня сложилось впечатление, что там были пещеры.

— Они и были, — сказала Прунелла. — Хижина — это местное слово, которым называют пещеру. Рядом со мной день и ночь сидели два льва на цепях. Глаза их светились, и я чувствовала их зловонное дыхание. Цепи были такой длины, что если я лежала совершенно спокойно, то была для них вне досягаемости, но стоило двинуть ногой или рукой… — Она замолчала и слегка вздрогнула…

Ко времени возвращения Юкумяна у журналиста набрался материал для еще одной забойной истории на первую полосу.

— Джоав отдал приказ снять снайперов, — объявила Прунелла после разговора шепотом с армянином. — Теперь мы можем беспрепятственно уехать.

Они все сели в маленькую машину и доехали до Матоди без приключений.

Мало что можно добавить к этой истории. В городе царило большое оживление, когда Прунелла вернулась, а в следующий вторник была организована официальная церемония. Журналист сделал много снимков, описал сцену возвращения домой, которая потрясла британскую публику до глубины души, и вскоре улетел на аэроплане получать поздравления и повышения в офисе «Эксцесс».

Ожидалось, что Прунелла наконец-таки сделает окончательный выбор между Кентишем и Бенсоном, но этого праздника колония не дождалась. Вместо этого кто-то узнал, что она уезжает в Англию. Казалось, свет азанийской жизни померк, и, несмотря на добрые пожелания, чувствовалось какое-то напряжение накануне ее отъезда — почти обида, словно Прунелла своим отъездом совершала какое-то предательство. «Эксцесс» поместила абзац о ее приезде, озаглавленный «ЭХО КИДНЕПИНГА», а в остальном общественное внимание быстро забыло ее. Стеббинг, бедняга, был вынужден оставить службу. Разум его пребывал в постоянном расстройстве, и с тех пор он проводил время безобидно и бесприбыльно в частном приюте, работая над скрытыми посланиями в Железнодорожном справочнике Брэдшоу. Даже в Матоди киднепинг почти не обсуждался.

Однажды шесть месяцев спустя Лепперидж и Бретертон пили в клубе свой вечерний розовый джин. Бандитская тема была снова в центре внимания, поскольку этим утром у ворот баптистского квартала нашли тело американского миссионера, у которого известные части тела отсутствовали.

— Это одна из проблем, с которой нам придется разбираться, — сказал Лепперидж. — Надо действовать. Я собираюсь написать отчет обо всем этом деле.

Мимо них к своему одинокому обеденному столу прошел мистер Брукс; теперь он был редким посетителем в клубе — нефтяное агентство преуспевало, и это держало его на работе допоздна. Он не помнил и не сожалел о своей былой популярности, но Лепперидж при встрече всегда проявлял по отношению к нему какую-то повинную сердечность.

— Добрый вечер, Брукс. Есть новости от мисс Прунеллы?

— Я как раз сегодня получил от нее весточку. Она только что вышла замуж.

— Вот так да… Надеюсь, вы довольны. За кого-нибудь, кого мы знаем?

— Да, я в чем-то доволен, хотя, конечно, буду скучать по ней. Это тот парень из Кении, который здесь жил; помните его?

— Ах да, конечно. Ну-ну… Когда будете писать, передайте ей от меня привет.

Мистер Брукс спустился вниз и окунулся в тихий благоухающий вечер. Лепперидж и Бретертон остались совершенно одни. Майор наклонился вперед и заговорил хриплым доверительным голосом.

— Понимаете, Бретертон, — сказал он, — меня всегда занимал один вопрос, только строго между нами. Вам никогда не казалось, что в том киднепинге было что-то подозрительное?

— Подозрительное, сэр?

— Подозрительное.

— Мне кажется, я знаю, что вы имеете в виду, сэр. Да, в последнее время некоторые из нас думали…

— Точно.

— Конечно, ничего определенного. Только то, что вы сказали, сэр, подозрительно.

— Точно… Смотрите сюда, Бретертон: думаю, вы должны распространить мнение, что об этом говорить не стоит, понимаете, что я имею в виду? Моя жена оповестит об этом женщин…

— Понял, сэр. Это не то, о чем должны говорить… арабы там и лягушатники.

— Точно.

Наступила долгая пауза. Наконец Лепперидж встал, собираясь уходить.

— Я виню только себя, — сказал он. — Мы очень ошиблись с этой девчонкой. Мне следовало быть умнее. В конце концов, после всего, что сказано и сделано, Брукс — знаток коммерции.

Баллингар находится в четырех с половиной часах пути от Дублина, если сесть на ранний поезд, отходящий с вокзала Бродстон, и пяти с четвертью, если ждать до второй половины дня. Это рыночный город в большом и довольно густонаселенном районе. Там на одной стороне площади стоит красивая готическая протестантская церковь, построенная в 1820 году, а напротив нее большой недостроенный католический собор, задуманный в том безответственном смешении архитектурных стилей, которое так мило сердцам набожных горцев. На вывесках завершающих площадь лавок кельтское письмо постепенно вытесняется латинским алфавитом. Все лавки торгуют одинаковыми товарами разной степени ветхости — у Маллигена, Фланнигена, Райли продаются висящие связками тяжелые черные башмаки, колониальный сыр, напоминающий мыло, скобяные изделия и галантерея, масло и конская сбруя, — и у всех есть лицензия на продажу эля и портера распивочно и навынос. Остовы казарм стоят с выбитыми окнами и почерневшим интерьером как памятник освобождению. На стоячем почтовом ящике зеленого цвета кто-то написал дегтем: «Папа римский — предатель». Типичный ирландский городок.

Флистаун находится в пятнадцати милях от Баллингара — туда ведет прямая ухабистая дорога, проходящая по типично ирландской местности; в отдалении смутно видимые лиловые холмы; по одну сторону дороги, то и дело заслоняемое плавающими клочьями тумана, сплошное, тянущееся на много миль болото с редкими кучами торфяных брикетов; по другую — полого поднимающаяся к северу земля неровно разделена на маленькие поля валами и каменными стенами, за которыми у баллингарских гончих были наиболее богатые событиями охотничьи эпизоды. Мох лежит на всем: грубыми зелеными коврами — на валах и стенах, светло-зеленым бархатом — на бревнах, скрадывая переходы, так что не разобрать, где кончается земля и начинаются дерево и камни. На всем пути от Баллингара тянутся побеленные лачуги и чуть больше десятка больших фермерских домов, но нет ни единого джентльменского дома, так как эта земля издавна принадлежала Флисам. Теперь эти земельные владения — единственное, что принадлежит Флистауну; их сдают под пастбище живущим по соседству фермерам. В маленьком, обнесенном стенами огороде возделываются всего несколько грядок — остальные поражены гнилью; колючие кусты без съедобных ягод растут повсюду среди одичавших цветов. От теплиц давно уже остались одни каркасы. Большие ворота в георгианской арке постоянно заперты, сторожки заброшены, подъездная аллея едва заметна в траве. Подъехать к дому можно через ворота фермы — до них полмили загаженной скотом дороги.