Ивлин Во - Полное собрание рассказов

— Господи Иисусе! Как мне теперь смотреть в глаза этой женщине!

— О нет, она проявила такое понимание. Должно быть, я выглядела страшно нелепо, точно гусыня с вытянутой шеей, пощипывающая травку. — Она истерически хихикнула и добавила: — О, Джон, как же я вас люблю!

— Чепуха. Сейчас выставлю вас за дверь, если не перестанете болтать глупости.

— Хорошо, не буду. Я принесла вам подарок. — Она протянула мне квадратный сверток. — Вот, откройте.

— Я не могу этого принять, — сказал я, разворачивая коробку сигар.

— Нет, вы должны. Мне же сигары ни к чему, сами понимаете. Ну как они, хорошие?

— Да, — ответил я, рассматривая коробку. — Действительно очень хорошие.

— Лучшие?

— Самые лучшие, но…

— Так и сказал продавец в магазине. Выкурите сейчас. Одну.

— Джулия, дорогая, не могу. Я только что позавтракал.

Она поняла это по-своему.

— А когда можно будет выкурить первую? После ленча? Мне так хотелось посмотреть, как вы курите самую первую мою сигару!

— Джулия, дорогая, страшно мило с вашей стороны, но я не могу, честное слово…

— Знаю, о чем вы. Что я не могу себе этого позволить. Да ничего подобного! Просто Люси дала мне вчера пять фунтов, чтоб я купила себе новую шляпку. Я знала, что даст, — она так часто делает. Но тут пришлось подождать. Я купила их вчера вечером и спрятала. Хотела подарить еще вчера. Но не получилось. И вот теперь пожалуйста. — Видя, что я колеблюсь, она повысила голос: — Неужели не понимаете, что я с большей радостью купила вам сигары, нежели какую-то новую шляпку? Неужели не понимаете, что я уеду в Олдершот совершенно несчастная, что вся поездка в Лондон будет испорчена, если вы не примете эти сигары?

Она плакала еще утром, это было видно, и сейчас на глаза снова навернулись слезы.

— Хорошо, я их возьму, — сдался наконец я. — Страшно мило с вашей стороны.

Она так и просияла от радости:

— Вот теперь можно и попрощаться.

Она стояла и ждала первого моего шага, не унижаясь, но требуя того, что принадлежит ей по праву. Я опустил ей руки на плечи, наклонился и нежно поцеловал в губы. Она закрыла глаза и вздохнула.

— Спасибо, — пролепетала затем еле слышно и выпорхнула из комнаты, оставив на столе коробу сигар.

Милая, славная Джулия, подумал я. То был совершенно не эгоистический подарок; безликий и не сентиментальный — не из тех, что держат на память. Подарок, который не подлежит хранению, который в прямом смысле слова развеется как дым меньше чем за шесть недель; вещь, которую она никогда бы не выбрала сама. Просто подошла к продавцу и сказала: «Будьте добры, мне нужна коробка самых лучших сигар, какие только у вас есть, и сколько можно купить на пять фунтов». Она хотела подарить нечто такое, что доставило бы мне истинное удовольствие.

И Люси приняла меня в друзья лишь потому, что считала — я был добр к ее кузине.

На гравюре Роджера изображен был павильон, вполне ортодоксальный по конструкции, но богато изукрашенный орнаментом, который мог родиться лишь из дикого невежества и незнания особенностей восточной архитектуры. Здесь были бесчисленные балкончики и балюстрады разных геометрических форм; по углам закручивались вверх карнизы, как у пагоды; крышу венчал купол в форме луковицы, в российском духе; с колонн, напоминающих леденцы на палочках, свисали колокольчики; окна были имитацией бойниц на крепостных стенах Альгамбры; [89] Руины марокканского дворца и фортификационных сооружений в Гранаде, Испания. без минарета тоже не обошлось. Для полноты впечатления гравер добавил небольшую группу турецких воинов, избивающих палками какого-то злодея, арабского верблюда и мандарина, несущего в руках клетку с птицей.

— Да это настоящий перл, — говорили мои друзья. — Неужели все сохранилось в таком вот виде?

— Минарет рухнул, и все заросло плющом и сорняками.

— Редко кому выпадает такой шанс. Джон должен купить.

— А как забавно будет обставлять этот дом! Знаю, где раздобыть для него стулья.

В первый раз я оказался в доме на Виктория-сквер после отъезда Джулии.

И тогда Люси сказала;

— Ума не приложу, зачем Джону нужен такой дом.

Друзей у Люси было совсем не много — фактически к тому времени, когда я вошел в их число, всего двое: некий господин по имени Питер Бейверсток, проживавший в Малайе, которого я никогда не видел, и некая мисс Мюриель Мейкельджон, которую я видел слишком часто. Питер Бейверсток захотел жениться на Люси, когда той было всего семь, и делал ей предложение всякий раз, когда приезжал в отпуск, то есть через каждые восемнадцать месяцев — ровно до тех пор, пока она не вышла за Роджера. Он же прислал ей весьма оригинальный свадебный подарок — огромную фигуру из резного дерева, слоновой кости и с позолотой. Подарок вызвал множество дебатов на тему: что это такое и как им можно пользоваться; позже мистер Бейверсток прислал письмом объяснение, но я забыл, в чем оно заключалось. Кажется, то был дар, который по местным обычаям мужчины благородного происхождения преподносили своим внучкам, когда те разрешались от бремени мальчиками-близнецами; каким-то образом фигура была связана с близнецами и дедушками и считалась в тех краях, откуда прибыла, невиданно ценным и редким знаковым подарком. Каждые две недели Люси писала Бейверстоку пространные письма. Я часто видел ее за этим занятием: она сидела за письменным столом, спина прямая, голова опущена, рука равномерно движется по странице; помню, читал в каких-то мемуарах, что в точно такой же позе видели в освещенном окне сэра Вальтера Скотта за сочинением своих романов. Обычно она выбирала для этих писем на Восток очень тонкую разлинованную бумагу.

— Вот, описываю Питеру ваш дом, — как-то сказала она.

— Неужели ему это интересно?

— О, он интересуется буквально всем. Ведь он так далеко.

Странная причина, подумал я.

Мисс Мейкельджон была бледной сдержанной девицей, которая подружилась с Люси еще в Вене, в частном пансионе некой дамы благородных кровей, куда их послали обучаться пению. Обе они были влюблены в ведущего тенора и однажды пробрались в его гримерную в оперном театре, надев плащи и притворившись репортерами, которых послали взять у него интервью. На туалетном столике у Люси все еще стояла фотография этого тенора в театральном костюме, хотя увлечение пением она оставила наряду со многими другими амбициями. А вот мисс Мейкельджон все еще пела — брала уроки раз в неделю. После занятий она обычно отправлялась с Люси на ленч, ей же принадлежал весь остаток дня, и она выбирала, куда пойти — по магазинам или в кино, — но чаще предпочитала всему этому «задушевную беседу». Вот почему вторники назывались «днями Мюриель», и никто не мог нарушить эту традицию.