Андрэ Стиль - У водонапорной башни

«В характере сказываются политические настроения… — повторяет про себя Анри мысль Жильбера. — А эта болезнь, это горение больного Жильбера… Так и обнял бы тебя. Ведь всего себя готов отдать, родной мой…»

— Дело в том, что Робер был бы, пожалуй, не прочь, чтобы в его лице профсоюз стал, так сказать, единственным руководителем докеров. Конечно, он никогда не признается в этом даже самому себе, но, по существу, ему кажется, что партийная организация — его соперник. И это видно по всему его поведению. Вспомни-ка, во времена «Дьеппа» к нам приезжал молодой товарищ из ЮЖРФ и обратился в порту с речью к нашей молодежи. Какую тогда Робер поднял бучу! Он заявлял, что такие выступления мешают работе профсоюза, чуть ли не грозят расколом. Порт для него — его собственность, его заповедное владение. И хуже всего, что он воображает, будто стоит на верном пути, а заблуждаемся мы. Я знаю, Робер готов умереть за партию. Лично ему можно дать любое поручение, поручение, требующее физического мужества, и он его выполнит. Правда, это и самое легкое дело…

— О чем ты? — спрашивает Анри, который вдруг уловил в словах Жильбера скрытую горечь.

— А вот о чем. Теперь, когда я лежу в постели, я все время думаю, что сам виноват в своей болезни. У меня не хватило мужества поставить некоторые вопросы со всей твердостью. Иной раз я чувствовал себя усталым. А были другие члены бюро, которые почти не вели работы. И вместо того, чтобы поставить перед ними самими ту или иную задачу, зажечь, дать толчок работе, даже заставить работать, если потребуется, или просто доверить дело товарищу, я предпочитал все делать сам. Так мне было легче. И результаты налицо. В самый напряженный момент борьбы я вышел из строя на месяц, а может быть, и на два — врачи прямо не говорят. Думаю, что иногда весьма полезно привести в чувство человека, который все хочет делать сам, хотя перед ним опасность доработаться до точки. Это нездоровое желание, а иной раз просто разновидность лени, попытка избежать ответственности, вместо того чтобы руководить. Но что сделано, то сделано… У тебя есть сейчас одно преимущество: ты должен сразу броситься в воду, а ведь не скажешь, чтобы у нас было тихо.

— Правильно, — отвечает Анри. — И, возвращаясь к Роберу, надо еще сказать, что ему приходится слышать в порту всякие разговоры. Конечно, воля к борьбе у ребят есть и выдержка тоже есть. Представь себе положение рабочих, которые не прекращают забастовку в течение полугода, — вот примерно так же живется и нашим докерам. Именно эти трудности приводят к тому, что некоторые товарищи начинают путать. Надо послушать, что они подчас говорят, а если не говорят, то, очевидно, думают. Ты, конечно, знаешь Сегаля, он ведь член партии. Позавчера на разнарядке он сказал: «Если сейчас придет судно для Вьетнама, я, пожалуй, не стану особенно возражать против погрузки, потому что это все-таки меньшее зло, чем янки с их оружием». И в качестве объяснения добавил: «Ребята дошли до последнего. Если мы и впредь будем отказываться от работы, люди в конце концов так изголодаются, что иные могут не выстоять, когда сюда придут американские пароходы». Хорошо, что его всего четверо-пятеро слышали. Понимаешь, чем это пахнет? Конечно, мы с ним поговорили как следует и прежде всего растолковали, что где бы ни была война, во Вьетнаме или еще где, это дело рук американцев. Но если такому вот Сегалю приходят в голову подобные мысли, значит, не так-то все просто, как кажется…

— Нищета иногда может сбить человека с толку не меньше, чем вражеская пропаганда.

— Ведь нашим товарищам и, пожалуй, в первую очередь именно им очень нелегко сохранить перспективу. Надо знать, в каких условиях они живут: голод, холод, разваленные лачуги, грязь. Тут требуется немало мужества. Недавно я был у казначея нашей ячейки Жерома Бувара. Живет он прямо в халупе, стены, как губка, насквозь пропитались жидкой грязью. Человек действительно гибнет. А с другой стороны, хоть наша ячейка небогатая, но в кассе у нас примерно тысяча франков. Это же целое богатство по сравнению с тем, что есть у Бувара. А что ни говори, когда дети голодают, жена плачет, кажется немыслимым, чтобы хоть раз соблазн не закрался в душу. Конечно, ты понимаешь, что Бувару ни разу и в голову не пришло прикоснуться к этим деньгам. Из предосторожности он носит ключ от шкатулки с собой. Бувар как-то попросил меня захватить из секции марки для членских взносов и решил сосчитать, сколько у него осталось денег. Никогда не забуду, как он открыл свою шкатулку, в которой хранились деньги партии — в пачках, аккуратно уложенные, — будто святыня, и как вместе с нами смотрела жена Бувара. Для него ценность этих денег определяется не их суммой.

— Тысяча франков это, пожалуй, многовато, чтобы держать их под спудом. Необходимо пустить их в ход. Иначе они ни к чему, только мучают твоего Бувара, а это нехорошо.

— Не беспокойся, там уже теперь чуть-чуть осталось: помещение для собрания, листовки — все стоит денег. Нынче тысяча франков быстро расходится.

— Я это сказал потому, что вспомнил казначея нашей секции. Он готов деньги в землю зарыть, как клад. По-моему, даже вредно пользоваться словом «казначей». А то некоторые ребята воображают, что казна — это то, что должно всегда лежать под замком. Как хочешь, это все-таки скупость, хотя деньги они не для себя копят. Даже смешно. Ты должен отучить нашего казначея от этой привычки. Когда нужно отпечатать плакат или листовки, приходится чуть ли не драться с ним.

— А теперь плакаты и листовки — это очень важно. Люди уж привыкли, ждут наших лозунгов, наших надписей на стенах. Это даже вошло в быт. Когда наклеивают «Юманите», сейчас же собирается народ, и куда больше, чем перед витринами продажных газет. Я лично сторонник плакатов, по-моему, их нужно расклеивать как можно больше. Между прочим, я говорил в федерации, чтобы выпустили специальный плакат для соседней деревни, поскольку туда тоже вторглись американцы. Партийная организация от этого только выигрывает: сознание, что весь народ интересуется нашей работой, воодушевляет товарищей. Например, знаменитая надпись на шлюзной камере, ты ведь сам слышал, как об этом говорили. Люди прямо заявляли, что у них сердце радуется. После этого и на собрания идут охотнее. Шлюзная камера — это был подвиг. Говорят даже, что когда утром пришли инженеры, один заявил: «Вот дьяволы! Ручаюсь вам, что без лесов такую надпись сделать немыслимо». Воображаю, что они запоют послезавтра, когда увидят надпись на базе подводных лодок!

На губах Жильбера появляется слабая улыбка.

— Что ж, хорошо, старик! — говорит он.

— Кстати, — продолжает Анри, — я сейчас тебе расскажу об одном случае, который доказывает, что действительно активность растет. Ты помнишь Папильона? Знаешь, что он вышел из партии?