Оливия Шрейнер - Африканская ферма

— Похоже, ты язык проглотил. Разучился плакать? — сказал он и потрепал Вальдо по щеке.

Мальчик вскинул на него глаза. Во взгляде его был не гнев, не ярость, а дикий ужас. Бонапарт Бленкинс поспешно запер дверь и оставил Вальдо в темноте. Ему самому стало жутко от этого взгляда.

Занималась заря. Вальдо лежал, припав лицом к земле возле груды кизяка. В верхней части двери зияло небольшое отверстие — в этом месте выпал сучок, и сквозь отверстие пробивался серый предутренний свет.

Стало быть, ночь все-таки кончается!

Ничто не длится вечно. Как он забыл об этом! Всю эту долгую темную ночь он, не зная покоя, не чувствуя ни боли, ни усталости, метался из угла в угол, метался, не смея остановиться, без малейшей надежды, что этому наступит конец. Отчаяние его было так велико, что когда он стукнулся головой о каменную стену, то даже не ощутил силы удара. Страшная ночь! Ломая руки, Вальдо стонал: «О боже, господи возлюбленный, господи прекрасный, дай мне хоть раз, хоть один-единственный раз дай мне почувствовать сейчас, что ты со мной!» Он молился громко, почти кричал, но ответа ему не было. Он вслушивался, но не слышал ни звука, подобно пророкам Ваала, взывавшим некогда к своему богу: «Ваале, услышь нас! Ваале, услышь нас!» — а бог в это время охотился.

То была долгая безумная ночь, и безумные мысли рождала она; эти мысли навечно оставили след в душе Вальдо. Для нас не проходят бесследно не только годы, но и ночи, вместившие в себя мысли и страдания многих лет. И вот наконец рассвело, и только тогда Вальдо понял, как смертельно устал. Весь дрожа, он попытался плотнее запахнуться в распоротую на спине рубаху. Плечи ныли. Он даже не заметил, что изранил их в темноте. Вальдо взглянул на пепельно-серый луч рассвета, пробивавшийся сквозь глазок в двери, и содрогнулся. Потом прижался щекой к земле и заснул.

Несколько часов спустя у сарая появился Бонапарт Бленкинс с ломтем хлеба. Отперев дверь, он заглянул внутрь и лишь после этого решился войти. Увидев на полу неподвижную фигуру, Бонапарт потрогал ее носком башмака. Убедясь, что Вальдо дышит и, стало быть, жив, Бонапарт швырнул ему кусок. Затем нагнулся, расковырял ногтем подсохший рубец на спине и с интересом осмотрел плоды своих трудов. Придется самому пересчитывать овец, парень разделан в пух и прах. С этой мыслью Бонапарт вышел и запер за собой дверь.

— О, Линдал, — вся в слезах сказала Эмм, войдя в столовую. — Я умоляла Бонапарта выпустить его, но он и слушать не захотел.

— Напрасно ты его просишь, он все равно Вальдо не выпустит, только еще дольше продержит, — отозвалась Линдал. Она кроила на обеденном столе передники.

— О, но ведь уже поздно. Они его убьют! — прорыдала Эмм. Утешений не последовало, и она прибавила, всхлипывая: — Как ты можешь кроить передники, когда Вальдо сидит взаперти!

Какое-то время, может быть, минут десять после ее ухода, Линдал спокойно продолжала кроить. Затем сложила выкройки, скатала оставшийся материал в трубку и, стиснув кулачки, пошла в гостиную. Лицо у нее было багровым. Решительно толкнув дверь, Линдал вошла в гостиную и направилась к стене, на которой висел ключ от сарая. В гостиной сидели Бонапарт Бленкинс и тетушка Санни.

— Что тебе нужно? — спросили они в один голос.

— Вот это, — ответила она, снимая ключ с гвоздя и показывая его им.

— Почему вы позволили ей взять ключ? — спросила тетушка Санни по-голландски.

— Почему вы не остановили ее? — спросил Бонапарт Бленкинс по-английски.

— Отчего вы не отобрали у нее ключ? — спросила тетушка Санни.

Пока они пререкались на разных языках, Линдал, закусив губу, двинулась к сараю.

— Вальдо, — говорила она, помогая ему встать, — не вечно же мы будем маленькими; в один прекрасный день и мы станем сильными! — И своими нежными губами она коснулась его обнаженного плеча. Как, чем еще могла она утешить его?

— Четыре года живу в этом доме и никогда еще не была на чердаке, — сказала тетушка Санни своей служанке. — И пополнее меня женщины лазят по лестницам. Заберусь-ка я туда сегодня да наведу порядок. Принеси лестницу, а сама стань здесь, будешь ее поддерживать.

— Не упадите, а то кое-кто горевать будет, — промолвила служанка, показывая глазами на трубку Бонапарта, оставленную им на столе.

— Придержи язык, негодница! — приструнила ее тетушка Санни, с трудом сдерживая довольную улыбку. — Неси, что велено.

В потолке гостиной был люк, которым никогда не пользовались. Служанка приставила к стене лесенку, откинула дверку и, дождавшись, пока тетушка Санни с превеликими усилиями заберется на чердак, поспешила отнести лесенку в сарай, к своему мужу.

Тетушка Санни прошлась по чердаку, среди пустых бутылок и овчин, заглянула в мешок с сушеными персиками, которыми будто бы лакомился Вальдо, и присела у бочонка с солониной у самого люка. Ей показалось, что баранину нарезали слишком крупно, и, вынув складной нож, она стала разрезать каждый кусок на несколько частей.

— Вечная история, — ворчала тетушка Санни. — Ни в чем нельзя положиться на прислугу. Нет уж, если выйду я за Бонапарта и он получит наследство от своей богатой тетки, ни за что не стану огорчаться из-за какой-то там баранины… — И с блаженной улыбкой она погрузила руку в рассол.

Тем временем в гостиную вошла ее племянница, неотступно сопровождаемая управляющим. Склонив голову набок, он умильно улыбался. Окликни их в ту минуту тетушка Санни, и жизнь Бонапарта Бленкинса потекла бы, вероятно, по другому руслу. Но тетушка Санни молчала, не глядя на открытый люк.

— Садитесь, милочка, — сказал Бонапарт, подведя Трапу к креслу хозяйки. Сам он сел напротив нее так близко, что едва не касался ее коленями. — Позвольте подложить вам под ножки грелочку… Ваша тетушка куда-то отлучилась. Давненько я жду такого благоприятного случая!

Трана, ни слова не понимавшая по-английски, сидя в кресле, размышляла, какие все же странные обычаи у этих чужеземцев. Пожилой господин садится так близко к девушке, что едва не задевает ее ногами… Она провела в обществе Бонапарта пять дней, побаивалась старика и приходила в ужас при виде его носа.

— Как долго мечтал я об этой минуте! — проговорил Бонапарт Бленкинс. — Но эта несносная особа, твоя пожилая родственница, как тень ходит за нами. Трана, посмотри на меня, ну не прячь же свои глазки!

Бонапарт Бленкинс знал, что девушка не понимает ни слова, но ведь на струнах любви играют взглядом, выражением лица, жестами, а вовсе не рассуждениями. Он отметил про себя, что Трана покраснела.

— Всю ночь, — продолжал он с жаром, — я лежал без сна, видя перед собой твой ангельский образ. Я стремился заключить тебя в объятья, но тебя не было со мной. Не было… — В пояснение своих слов он широко раскидывал руки и прижимал их к груди.