Ги Мопассан - Жизнь. Милый друг. Новеллы

Ремесло сестры отнюдь не смущало его, да, впрочем, у них на родине никто ничего толком не знал. Упоминая о ней, говорили просто: «Мадам Телье живет теперь своим домом в Фекане», — что позволяло думать, будто живет она на ренту. От Фекана до Вирвиля насчитывается миль двадцать, не меньше, а крестьянину двадцать миль преодолеть труднее, чем человеку цивилизованному пересечь океан. Жители Вирвиля никогда не заезжали дальше Руана, а жителей Фекана ничем не могла привлечь какая-то деревня в полсотни дворов, затерянная среди полей и принадлежавшая к другому департаменту. Так никто ничего и не знал.

Но чем ближе был день причастия, тем больше волновалась мадам. Помощницы она не имела, а оставить заведение без присмотра хотя бы на сутки нечего было даже и думать. В ее отсутствие непременно разгорится давняя вражда между девицами из верхнего и нижнего этажа; сам Фредерик наверняка напьется. А когда он пьян, то готов крушить людей ни за что ни про что. В конце концов она решила взять с собой всех девушек, а Фредерика отпустить до понедельника.

Она списалась с братом, и он охотно согласился принять и устроить на ночь всю компанию. И вот, в субботу утром, скорый восьмичасовой поезд увозил в вагоне второго класса мадам и ее спутниц.

До Безевиля они ехали в купе одни и стрекотали, как сороки. Но тут в вагон вошла чета крестьян. Старик был в синей блузе с воротником в складку и широкими, схваченными у кисти рукавами, вышитыми белым крестиком; старомодный цилиндр порыжел, и ворс на нем торчал, как щетина; в одной руке старик держал огромный зеленый зонтик, а в другой — большую корзину, из которой выглядывали три испуганные утиные головы. Жена его, прямая и словно окаменевшая в своем деревенском наряде, с востреньким, как клюв, носиком, походила на курицу. Она уселась напротив мужа и замерла на месте, ошеломленная столь блестящим обществом.

И в самом деле, купе сияло яркими красками. Мадам, вся с головы до ног в голубом шелку, еще накинула на плечи шаль из поддельного французского кашемира: красную, ослепительную, огнеподобную…

Фернанда задыхалась в платье из шотландки, корсаж его, с трудом затянутый на ней подругами, вздымал двойной зыбкий купол ее грудей, непрерывно, словно жидкость, колыхавшихся под клетчатой тканью.

Рафаэла, в шляпе с перьями, похожей на птичье гнездо, щеголяла в лиловом туалете, усеянном золотыми блестками, что-то в восточном вкусе, весьма подходившем к ее еврейскому типу.

Роза Шельма в розовой юбке с широкими оборками казалась не то тучной карлицей, не то чрезмерно разжиревшим ребенком, а оба «Насоса», должно быть, выкроили свои причудливые наряды из старых оконных занавесок, узорчатых занавесок времен Реставрации.

Как только в купе появились посторонние, дамы приняли степенный вид и начали говорить о возвышенных предметах, желая внушить о себе доброе мнение. Но в Больбеке сел господин с белокурыми бакенбардами, с множеством перстней и золотой цепочкой. Он положил в сетку несколько пакетов, завернутых в клеенку. Видно было, что это шутник и добрый малый. Он поклонился и с улыбкой развязно спросил:

— Дамы меняют гарнизон?

Этот вопрос поверг всю компанию в сильное смущение. Мадам первая овладела собой и, дабы отметить за честь своей гвардии, сухо ответила:

— Вы могли бы быть повежливее.

Он извинился:

— Простите, я хотел сказать — монастырь.

То ли мадам не нашлась что возразить, то ли удовлетворилась поправкой, но только она с достоинством кивнула и, слегка покусывая губы, замолчала.

Тогда господин, который поместился между Розой Шельмой и старым крестьянином, стал подмигивать дамам, показывая на уток, высовывавших головы из объемистой корзины. Потом, почувствовав, что ему удалось овладеть вниманием публики, господин наклонился к уткам и начал их щекотать под клювом, шутливо приговаривая, чтобы посмешить общество:

— Не видать нам нашей лу-лу-лужицы, кря, кря, кря! Пропадать нам на вер-вер-вертеле, кря, кря, кря!

Несчастные птицы крутили во все стороны головами, стараясь избавиться от непрошеных ласк, и делали отчаянные усилия вырваться из своей плетеной тюрьмы; потом все три разом закричали отчаянно и жалостно: кря, кря, кря, кря! Женщины так и покатились со смеху. Они нагибались к корзине, отталкивали друг друга, чтобы лучше видеть; все вдруг страшно заинтересовались утками, а господин, еще пуще рассыпаясь в любезностях и остротах, выкидывал разные штучки. Наконец Роза не выдержала и, перегнувшись через колени своего соседа, поцеловала уток в клюв. Тотчас же всем остальным тоже захотелось поцеловать уток, и господин поочередно стал сажать дам к себе на колени, подбрасывал их, щипал; вдруг он начал говорить им «ты».

Крестьяне, ошалевшие не меньше, чем их живность, не смели шелохнуться и только испуганно вращали глазами, их старые, увядшие рты ни разу не улыбнулись, не дрогнули.

Тогда господин, который оказался коммивояжером, стал для потехи уговаривать дам купить у него подтяжки и, достав один из свертков, развязал его. Это была хитрость — в свертке лежали дамские подвязки.

Там были подвязки голубого шелка, розового шелка, красного шелка, лилового шелка, сиреневые, пунцовые, с металлическими застежками в виде двух позолоченных и обнимающихся амурчиков. Девушки вскрикнули от восторга и принялись рассматривать образцы с тем серьезным выражением, которое так естественно появляется на лице женщины, когда она начинает копаться в тряпках. Они переглядывались, перешептывались, спрашивая друг у друга совета, а мадам с вожделением вертела в руках пару оранжевых подвязок — они были шире, внушительнее прочих: настоящие хозяйские подвязки.

Господин выжидал, видимо, задумав что-то.

— А ну, крошки, — сказал он, — теперь давайте примерим.

Разразилась целая буря восклицаний. Женщины зажимали юбки между колен, как будто им грозило насилие. А он невозмутимо ждал своего часа.

— Ну, что ж, — сказал он, — не хотите, тогда я уберу. — Потом лукаво добавил: — Кто согласится примерить, дарю любую пару на выбор.

Но они не соглашались, они сидели, гордо выпрямившись, полные достоинства. Однако у «Насосов» был такой несчастный вид, что он повторил свое предложение. Флора Качалка, которую особенно разбирала охота, явно колебалась. Он подзадоривал ее:

— Ну, смелее, детка, смотри, как эти лиловые подходят к твоему платью!

Тогда она решилась и, приподняв юбку, показала здоровенную ногу скотницы в слабо натянутом грубом чулке. Коммивояжер, нагнувшись, надел ей подвязку сначала под колено, потом повыше. При этом он потихоньку щекотал девушку, наслаждаясь тем, как она взвизгивает и ерзает на скамейке. В конце концов он отдал ей лиловую пару и спросил: