Ги Мопассан - Жизнь. Милый друг. Новеллы

Он стоял огорошенный и не знал, что делать, что сказать. Тут опять вмешался кюре:

— Ну, ну, не надо так убиваться, милая дамочка, будьте умницей.

Он поднялся, подошел к кровати и положил свою теплую руку на лоб отчаявшейся женщины. И эта простая ласка удивительным образом смягчила ее: она сразу ощутила какую-то истому, словно эта сильная крестьянская рука, привыкшая отпускать грехи, вселять бодрость своим касанием, принесла ей таинственное умиротворение.

Толстяк, все так же стоя возле нее, произнес:

— Сударыня, надо всегда прощать. Большое горе постигло вас, но господь, в милосердии своем, вознаградил вас за него великим счастьем материнства. Ребенок будет вам утешением. И во имя его я умоляю, я заклинаю вас простить господину Жюльену его проступок. Ведь это новые узы, связующие вас, это залог его верности в дальнейшем. Как можете вы сердцем жить розно с тем, чье дитя носите во чреве?

Она не отвечала, она была сломлена, истерзана, измучена вконец, не находила сил даже для гнева и обиды. Нервы ее совсем сдали, как будто их незаметно подсекли, и жизнь еле теплилась в ней.

Баронесса, решительно не умевшая помнить зло и не способная на длительное душевное напряжение, шепнула ей:

— Полно, Жанна.

Тогда кюре подвел молодого человека к постели и вложил его руку в руку жены.

При этом он прикрыл обе их руки своею, как бы соединяя их навеки, и, отбросив официальный нравоучительный тон, заметил с довольным видом:

— Ну, дело сделано; поверьте мне, так будет лучше.

А обе руки, сблизившись на мгновение, тотчас же разъединились. Жюльен, не посмев поцеловать Жанну, поцеловал в лоб тещу, круто повернулся, взял под руку барона, который повиновался безропотно, радуясь в душе, что все уладилось, и они вышли вместе выкурить по сигаре.

После этого больная в полном изнеможении задремала, а священник и маменька продолжали беседовать вполголоса.

Аббат говорил, пояснял, высказывал свои соображения, а баронесса кивала головой, соглашаясь со всем. В заключение он сказал:

— Значит, решено. Вы даете за этой девушкой барвильскую ферму, а я обязуюсь подыскать ей в мужья честного, степенного человека. Ну, на двадцать тысяч франков приданого желающие-то найдутся. Выбирай любого.

А баронесса уже улыбалась и радовалась; две слезинки задержались еще на ее щеках, но влажный след их успел высохнуть.

Она подтвердила:

— Да, решено. Барвилю цена самое меньшее двадцать тысяч франков, но, конечно, имущество будет записано на имя ребенка, с тем чтобы родители пожизненно пользовались доходами с него.

Кюре встал и пожал маменьке руку:

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, баронесса: я-то ведь знаю, чего нам с вами стоит каждый шаг.

Выходя, он встретился с тетей Лизон, которая шла навестить больную. Она ничего не заметила, ей нечего не сказали, и она, как обычно, ничего не узнала.

Розали покинула дом, а Жанна дотягивала срок своей мучительной беременности. В душе она не ощущала радости материнства, слишком много горя обрушилось на нее. Она ожидала ребенка без нетерпения, угнетенная боязнью непредвиденных несчастий.

Незаметно подошла весна. Оголенные деревья раскачивались под порывами все еще холодного ветра, но во рвах, где догнивали осенние листья, из влажной травы пробивались первые желтые баранчики. От всей равнины, от дворов ферм, от размытых полей тянуло сыростью, пахло бродящими соками. И множество зелененьких трубочек выглядывало из бурой земли и блестело в лучах солнца.

Толстая женщина могучего телосложения заменяла Розали и поддерживала баронессу во время ее неизменных прогулок по аллее, где след ее ноги, ставшей еще тяжелее, не просыхал от слякоти.

Папенька водил под руку Жанну, отяжелевшую теперь и постоянно недомогавшую; тетя Лизон, обеспокоенная, озабоченная предстоящим событием, держала другую ее руку, в полном смятении перед тайной, которую ей самой не суждено было познать.

Так они бродили часами, почти не разговаривая между собой, а Жюльен, внезапно увлекшись верховой ездой, рыскал тем временем по окрестностям.

Ничто не нарушало их унылой жизни. Барон с женой и виконт нанесли визит Фурвилям, причем оказалось, что Жюльен успел, неизвестно каким образом, близко познакомиться с ними. Произошел также обмен официальными визитами с Бризвилями, по-прежнему жившими взаперти в своем сонном замке.

Как-то после обеда, часов около четырех, во двор дома рысью въехали два всадника — мужчина и женщина, и Жюльен в сильном возбуждении прибежал к Жанне.

— Спустись скорей, скорей, Фурвили здесь! Они приехали запросто, по-соседски, ввиду твоего положения. Скажи, что меня нет, но я скоро вернусь. А я пойду переоденусь.

Жанна удивилась, однако сошла вниз. Молодая женщина, бледная, миловидная, с болезненным лицом, лихорадочно блестящими глазами и такими блеклыми белокурыми волосами, как будто их никогда не касался солнечный луч, непринужденно представила ей своего мужа, настоящего великана, какое-то пугало с рыжими усищами. Затем она пояснила:

— Нам случалось несколько раз встречаться с господином де Ламар. Мы знаем от него, что вы хвораете, и решили, не мешкая, навестить вас без всяких церемоний, по-соседски. Впрочем, вы сами видите — мы приехали верхом. Кроме того, на днях я имела удовольствие принимать у себя вашу матушку и барона.

Она говорила с неподражаемой, изысканной простотой, Жанна сразу же была очарована и покорена ею. «Вот кто будет мне другом», — подумала она.

Зато граф де Фурвиль казался медведем, попавшим в гостиную. Усевшись, он положил шляпу на соседний стул, некоторое время не знал, что делать с руками, упер их в колени, потом в локотники кресла и наконец, сложил пальцы, как для молитвы.

Неожиданно появился Жюльен. Жанна не верила своим глазам. Он побрился. Он был красив, элегантен и обольстителен, как в пору жениховства. Он пожал мохнатую лапу графа, который встрепенулся при его приходе, потом поцеловал руку графини, и ее матовые щеки порозовели, а ресницы затрепетали.

Он заговорил. Он был любезен, как прежде. Большие глаза его снова казались зеркалом любви, снова излучали ласку, а волосы, только что тусклые и жесткие, от щетки и помады легли мягкими блестящими волнами.

Когда Фурвили собрались уезжать, графиня повернулась к нему:

— Дорогой виконт, хотите в четверг покататься верхом?

И в то время как он, склонившись, бормотал: «Разумеется, сударыня», — она взяла руку Жанны и ласковым, задушевным голосом с нежной улыбкой проговорила:

— Ну, а когда вы поправитесь, мы будем скакать по окрестностям втроем. Это будет чудесно, правда?

Ловким движением она приподняла шлейф своей амазонки, потом вспорхнула в седло с легкостью птички; а муж ее неуклюже откланялся и, едва только сел на своего рослого нормандского коня, как прирос к нему, словно кентавр.