Жоржи Амаду - Пальмовая ветвь, погоны и пеньюар

Лизандро Лейте был единственным из членов Академии и одним из немногих штатских, кто проводил в последний путь полковника Перейру. Возвращаясь с похорон любезного друга Агналдо, наводившего на всех такой ужас, он ясно сознавал, что проиграл. Хуже, чем проиграл, — он вообще остался без кандидата. Выборы в Академию, сулившие ему так много, кончились катастрофой. Дома он обнаружил у себя на столе газету с пространным сообщением о «кончине видного представителя вооруженных сил и прославленного писателя, собиравшегося баллотироваться в Бразильскую Академию». На полях было приписано красным карандашом: "Поздно спохватился!" Несносная Пру!

Несколько дней Лизандро был хмур, озабочен и молчалив. После заседания в Академии он рассказал жене:

— Мой долг перед покойным исполнен. Я произнес речь о его заслугах. Портела, Эвандро, Фигейредо и прочие хихикают по углам — рады, что я споткнулся. Торжествуют. Генерал просто сияет от счастья. Явился на чаепитие. Что ж, одним — пироги да пышки, другим — синяки да шишки. Все пропало. Столько труда — и впустую! А тут еще Пру…

— Оставь ты Пру в покое и не горюй так…

— Я рассчитывал на пост председателя Верховного суда…

— Ты его займешь, я совершенно уверена!

— В наше время, Мариусия, никто ничего задаром не делает.

Придется все начинать сначала.

— Ты добьешься своего, Лизандро, я ни минуты не сомневаюсь. Не вешай носа! Я тебя не узнаю!

— Нужно дождаться, когда Персио все же решит умереть. Он словно железный — врачи давно уж его похоронили, а он все живет. Как только освободится вакансия, я выдвину кандидатуру Рауля Лимейры — он близкий друг Самого… — Лизандро имел в виду главу правительства. — Если и Пайва примет участие в этом деле — может, и выгорит.

— Ну вот видишь?! Надо только уметь ждать: все придет в свое время.

Мысли Лизандро приняли другое направление:

— Очень бы мне хотелось знать…

— Что, милый?

— Что все-таки произошло, когда Агналдо явился к Менезесу с визитом? Мы договорились, что он сразу же мне позвонит и все расскажет. А он не позвонил… Я, как ни старался, не смог с ним связаться, Дона Эрминия сказала, что письмо Персио в Академию среди бумаг покойного не обнаружено.

— Что теперь толковать! Забудь об этом. А я тебе скажу, что убеждена: рано или поздно мой муж станет председателем Верховного федерального суда.

— А я убежден только в одном: я тебя не стою!

— Дурачок!

Так откуда же это честолюбие, снедающее Лизандро? Не от доны Мариусии ли, такой безмятежно спокойной и счастливой?

Партизанская война на площади Кастело, где размещалась Бразильская Академия, началась в тот самый миг, когда возмущенный Эвандро Нунес дос Сантос, сняв пенсне, обменялся тревожно-многозначительным взглядом с пораженным Афранио Портелой. Это было в четверг — спустя неделю после заседания, на котором президент Эрмано де Кармо сообщил академикам о кончине полковника Перейры. До выборов оставалось полтора месяца.

Нет! Напрасно недобросовестные и небрежные историки стараются уверить нас в том, что второй этап военных действий начался прямо на похоронах полковника Перейры, Между драматическим окончанием битвы при Малом Трианоне и вербовкой новых волонтеров был перерыв. Он продолжался чуть больше недели — и многие подумали тогда, что вот и воцарилась тишь да гладь да божья благодать. Тот, кто поспешил поверить в это, не учел переменчивости человеческой натуры.

За короткое время (от того заседания, на котором наблюдательный Франселшо Алмейда заметил первые изменения в генерале Морейре, оставшемся единственным претендентом, и до следующего четверга) эти неопределенные признаки превратились в несомненную и грозную реальность — «отвратительную реальность», добавлял Эвандро, — заставившую двух франкофилов устроить тайное собрание. Оно имело место сразу же после очередного заседания, на котором академики со свойственной им любезностью к оппоненту обсуждали проект новых правил правописания, внесенный на их рассмотрение Лиссабонской Академией наук.

Едва войдя в комнату, где происходило традиционное чаепитие, каждый мог убедиться своими глазами, что генерал Валдомиро Морейра, хоть и не расстался еще с генеральскими погонами, уже надел расшитый золотыми пальмовыми ветвями мундир академика. Всего две недели назад он, маломощный соперник грозного претендента, сорвал со своих погон генеральские звезды, превратившись в рядового и заурядного солдата-новобранца; он вытягивал руки по швам, повстречав кого-либо из «бессмертных», он смотрел им в рот, боясь пропустить хоть слово, он с одинаковым жаром восторгался самыми полярными концепциями, хоть они зачастую противоречили его собственным взглядам. Во время протокольных визитов и ему пришлось покушать жаб со змеями. В приготовлении этого блюда отличился старый Эвандро — он подарил кандидату свою нашумевшую книгу «Милитаризм в Латинской Америке», где утверждал, что во всех бедах этого континента — в отсталости, нестабильности и зависимости от Англии, Соединенных Штатов, Германии — виноваты военные. Принимая кандидата, бестактный старик повторил свои обвинения вооруженным силам, — обвинения на грани оскорбления. Генерал слушал его молча и возражать не осмелился.

И вдруг все изменилось. Две недели назад, после того как Афранио Портела и Родриго Инасио подсчитали голоса, он лег спать побежденным, а наутро проснулся победителем — единственным претендентом. Соперник приказал долго жить. Кончилась эра унижения и змей с жабами.

Валдомиро Морейра вернулся в свое прежнее качество, но теперь вместе с многозвездными погонами, пуговицами и орденами его генеральского мундира сияли нестерпимым блеском и пальмовые ветви мундира академического (этому нисколько не мешало то обстоятельство, что он по-прежнему носил дурно сшитую тройку из синего кашемира). В преддверии бессмертия генерал появлялся на традиционных академических чаепитиях, фамильярничал с будущими коллегами, изрекал истины, оспаривал авторитеты. Суровая диета, на которую по совету врача посадила его дона Консейсан, весьма способствовала волчьему аппетиту, и генерал, ускользнув от недреманного ока жены, набрасывался за обильным и изысканным академическим столом на разнообразную снедь. Он наконец-то смог наесться досыта.

Итак, генерал Морейра, обуреваемый тщеславием, во второй раз в жизни пошел в атаку: захватывал позиции и отдавал приказания, но только слишком рано сбросил он тягостную маску смирения, представ перед всеми таким, каким сотворили его господь бог и военная служба, — надменным и властным.