Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ

Так ни с чем Дайскэ и вернулся домой. Был уже поздний вечер. Он едва успел на последний трамвай. Ушёл, не повидавшись ни с отцом, ни с братом, — их ещё не было. Правда, пока он сидел, невестку дважды звали к телефону, но возвращалась она со спокойным видом, а он ни о чём не спрашивал.

В тот вечер небо было цвета земли, в любой момент мог хлынуть дождь. На трамвайной остановке не было ни души. Вдалеке показался огонёк. Блуждая в темноте, он всё приближался, и, глядя на него, Дайскэ с особой остротой ощутил одиночество и тоску. В трамвае тоже никого не было, если не считать кондуктора и вагоновожатого в чёрной униформе. Прислушиваясь к лязгу и грохоту трамвая, вглядываясь в темноту за окном, Дайскэ сидел в ярко освещённом вагоне, и ему казалось, что этому путешествию не будет конца.

Он вышел на Кагурадзака, тихую улочку, стиснутую с обеих сторон двухэтажными домами, которые постепенно смыкались, образуя тупик. Дойдя до половины улицы, он вдруг услышал гул и звон. «Наверно, ветер шумит по крышам», — подумал Дайскэ, остановился, посмотрел на темневшие карнизы, потом на небо и ощутил безотчётный страх. Двери, сёдзи, стёкла всё дребезжало и гремело громче и громче. «Это землетрясение», — мелькнула мысль, ноги отказывались идти, словно оцепенели. Сейчас рухнут дома и погребут под собой улицу. Неожиданно в доме справа со стуком распахнулась калитка, из неё выскочил мужчина с ребёнком на руках, громко крича:

— Землетрясение, землетрясение!..

Это подействовало на Дайскэ успокаивающе.

Дома Кадоно и служанка оживлённо беседовали о землетрясении. Наверняка не пережили того, что он. Забравшись в постель, Дайскэ стал придумывать, как бы всё же раздобыть для Митиё денег. Потом начал строить догадки насчёт таинственной занятости отца и брата. Последней его мыслью была мысль о женитьбе, с которой он решил тянуть как можно дольше. После этого Дайскэ уснул.

На следующий день в газетах появилось сенсационное сообщение о сахарной компании «Нитто». Один из её директоров дал из денег компании взятку нескольким депутатам парламента. Кадоно прокомментировал это как обычно, заявив, что событие из ряда вон выходящее, поскольку директор и депутаты парламента арестованы. Дайскэ этому событию не придавал особого значения, хотя с каждым днём возрастало число людей, привлечённых по делу «Нитто». Его расценивали в обществе, как крупный скандал, затеянный, по определению некоторых газет, в угоду Англии. Речь шла о том, что английский посол потерял на акциях «Нитто» и выразил недовольство. Чтобы загладить неловкость, японские власти прибегли к вышеупомянутым мерам.

Незадолго до дела «Нитто», спустя полгода после выплаты двенадцатипроцентных дивидендов, пароходная компания «Тоёкисэн» сообщила о дефиците в восемьсот тысяч иен. Дайскэ хорошо это помнил. И ещё он помнил, что в тот раз, комментируя отчёт компании, газеты называли его не заслуживающим доверия.

Дайскэ ничего не знал о фирме, с которой были связаны отец и брат, но не считал их святыми и был уверен, что когда-нибудь они непременно попадут в историю, а при тщательной проверке могут даже угодить в тюрьму. Может быть, он несколько преувеличивал, но, уж во всяком случае, не мог поверить в то, что они нажили своё состояние честно, собственной головой и собственными руками. В первые годы Мэйдзи правительство в качестве поощрения предоставляло землю тем, кто переселялся в Иокогаму. На этом многие изрядно разбогатели. Но далеко не всем послало небо такой дар. Тогда люди вроде его отца и брата, думал Дайскэ, решили сами добыть небесный дар, не стесняясь ни в способах, ни в средствах.

Вот почему к сообщениям газет Дайскэ отнёсся без видимого удивления. Что же до судьбы отца и брата, то он не был им настолько предан, чтобы беспокоиться. Одна Митиё его тревожила. Однако он не решался идти к ней с пустыми руками и, теша себя мыслью, что в недалёком будущем всё как-нибудь образуется, провёл несколько дней, погрузившись в чтение. Тем не менее ни Митиё, ни Хираока, к немалому удивлению Дайскэ, больше не обращались к нему с просьбой о деньгах. В глубине души он надеялся, что Митиё снова придёт, сгорал от нетерпения, однако надежды его не сбылись.

В конце концов томимый скукой, Дайскэ почувствовал, что необходимо развлечься, просмотрел в газете объявления о разных зрелищах и решил пойти в театр. Но по дороге раздумал и пошёл к товарищу по университету, жившему на улице Морикава. Этот молодой человек по окончании университета не захотел стать преподавателем и, сколько его ни предостерегали, занялся литературой, делом весьма ненадёжным. Три года прожил он в безвестности, перебиваясь случайными литературными заработками. Однажды он даже уговорил Дайскэ написать что-нибудь для одного журнала. Дайскэ написал, и довольно неплохо, однако написанное месяц валялось на книжных прилавках, а потом словно в воду кануло. После этого Дайскэ зарёкся браться за перо, хотя Тэрао — так звали друга — при каждой встрече советовал ему продолжать, повторяя при этом: «Бери пример с меня». Но все вокруг говорили, что в скором времени сам Тэрао потерпит полный крах. Особенно любил Тэрао русскую литературу. Ему доставляло удовольствие выискивать малоизвестных писателей, и он на последние деньги покупал новые книги. Дайскэ нередко подтрунивал над другом, когда тот в пылу увлечения произносил целые тирады. Серьёзный писатель, считал Дайскэ, не должен впадать в чрезмерный восторг перед Россией. И вообще говорить о России вправе лишь тот, кто прошёл русско-японскую войну. На это Тэрао возражал, что никогда ещё Япония не оказывалась в столь плачевном положении, как после войны с Россией, и восторг перед этой страной — чувство вполне закономерное и справедливое, пусть даже некоторые считают это малодушием. И он продолжал с жаром восхвалять русскую литературу.

Через парадный ход Дайскэ прошёл в гостиную. Тэрао сидел посреди комнаты за лакированным столиком, повязав голову платком в виде жгута («Болит голова», — объяснил он), с засученными рукавами, и писал статью для «Тэнкоку бунгаку».

— Если помешал, зайду попозже, — сказал Дайскэ.

— Можешь остаться, — ответил Тэрао, — я с утра сижу, уже заработал две с половиной иены. — Сняв с головы повязку, Тэрао завёл разговор и с первых же слов чуть ли не с пеной у рта стал поносить японских писателей и критиков, Дайскэ слушал его с интересом, а сам думал, что Тэрао вымещает на других досаду за собственные неудачи. Тем не менее он посоветовал:

— А ты напиши об этом.

— Э, нет, нельзя, — засмеялся Тэрао.

— Почему же нельзя?

Тэрао помолчал, а потом объяснил:

— Я о многом написал бы, если бы жил как ты, не нуждаясь. Но ведь надо есть. Впрочем, эта работа в журнале тоже не бог весть какое занятие.