Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ

Но тут грёзы покинули Дайскэ. Он вспомнил о страданиях, которыми заплатит за этот мир блаженства. Губы его побелели. Он молча поглядел на себя, на свои руки, и ему показалось, что он видит, как дрожит под ногтями кровь. Дайскэ подошёл к лилиям, наклонился, едва не касаясь их губами и вдыхая пряный запах, пока не закружилась голова. Он готов был задохнуться от сладкого аромата, упасть без памяти. Затем, обхватив ладонями локти, Дайскэ долго ходил из кабинета в гостиную и обратно, ощущая тревожное биение сердца. Лишь когда надо было сосредоточиться на какой-нибудь мысли, подумать, он останавливался то у кресла, то у письменного стола и снова начинал ходить, в смятении не находя себе места.

Время между тем шло, и Дайскэ нет-нет, да и поглядывал на стенные часы. Затем смотрел в окно, не перестал ли дождь. Но с неба по-прежнему струями падала на землю вода, а небо стало даже как будто ещё мрачнее. Особенно тёмным казалось оно там, где тучи громоздились друг на дружку, напоминая бурлящий водоворот и словно бы грозя вот-вот обрушиться на землю. Споря с шумом дождя, застучали колёса въехавшей во двор коляски, мокрой и блестящей. Дайскэ побледнел и с улыбкой приложил руку к груди.

В сопровождении Кадоно вошла Митиё. Одета она была совсем не так, как прошлый раз, в тёмно-синее с мелким белым узором кимоно из простого шёлка, перехваченное тонким, без подкладки, поясом с вытканным на нём вьюнком. В этом наряде она показалась Дайскэ какой-то другой, совсем новой, только цвет лица был по-прежнему болезненный. Ещё не переступив порог гостиной, она встретилась взглядом с Дайскэ, и лицо её застыло, точно окаменело, да и сама она не в силах была двинуться с места, отказали ноги. Получив записку, Митиё в предчувствии чего-то неведомого испытывала и тревогу, и страх, и радость. Пока она шла от коляски к дому, с лица её не сходило выражение напряжённого ожидания. Это выражение сохранилось и когда она вошла в гостиную и увидела растерянного и взволнованного Дайскэ.

Митиё молча опустилась на предложенный Дайскэ стул. Сам он сел напротив. Какое-то время они смотрели друг на друга, не произнося ни слова.

— У вас ко мне дело? — спросила наконец Митиё.

— Да, — только и ответил Дайскэ. Снова наступило молчание. Оба прислушивались к шуму дождя.

— У вас какое-нибудь дело? — снова спросила Митиё.

— Да, — так же односложно ответил Дайскэ. Разговор, который обычно они вели легко и непринуждённо, сегодня не клеился. Дайскэ подумал было, что следовало прибегнуть к помощи сакэ, но тут же устыдился этой мысли. Он должен найти в себе силы и объясниться с Митиё. И всё же, поскольку нынешняя встреча была особенной, Дайскэ жаждал глотнуть хоть каплю чего-нибудь крепкого. Он едва сдержался, чтобы не опрокинуть привычную рюмку виски в соседней комнате. Нет, он не настолько труслив, чтобы пить для храбрости, он и без этого будет откровенен с Митиё до конца. Было бы чересчур жестоко оскорбить её столь недостойным поступком. Если говорить об обществе с его моралью, то здесь Дайскэ не считал для себя обязательной искренность, в отношении же Митиё он не позволил бы себе вероломства. Нет, в его любви к Митиё не оставалось места для низменной расчётливости. Но он никак не решался начать объяснение, всякий раз заставляя Митиё бледнеть в ожидании ответа. Наконец он сказал:

— Что же, потолкуем не спеша, — закурил и умолк. Митиё опять побледнела. Дождь лил по-прежнему, глухо стучало по крышам. И казалось, ничего нет больше в мире, только этот шум и этот дождь. Будто не было в доме ни Кадоно, ни служанки, только они двое. Двое среди одуряющего аромата лилий.

— Я только что купил эти цветы, — сказал Дайскэ, и глаза Митиё невольно последовали за его взглядом, скользнувшим по комнате, в то время как сама она с удовольствием вдыхала запах лилий.

— Мне захотелось вернуть то время, — продолжал Дайскэ, — когда я бывал у вас на Симидзу-тё, где вы жили с братом. Взгляните, сколько здесь лилий!

— А как чудесно они пахнут! — Митиё отвернулась от Дайскэ, залюбовавшись прелестными раскрывшимися лепестками, когда же она снова к нему повернулась, щёки её слегка порозовели.

— Как вспомнишь о том времени… — Она так и не закончила фразы.

— А вы вспоминаете?

— Конечно, вспоминаю.

— В тот раз вы были в нарядном кимоно и причёске «итёгаэси» [34] «Итёгаэси» — японская национальная девичья причёска. .

— Ведь я тогда только приехала в Токио. Очень скоро я переменила причёску.

— У вас была точь-в-точь такая же причёска, когда недавно вы приходили сюда с лилиями!

— А вы заметили? Я её тогда специально сделала…

— Именно эту причёску?

— Да, почему-то пришла такая фантазия.

— Я, как увидел, сразу вспомнил прошлое.

— Правда? — смутилась Митиё.

Дайскэ однажды похвалил её причёску, которую она носила в первое время после приезда в Токио. Она жила тогда на Симидзутё и уже непринуждённо разговаривала с Дайскэ. В ответ на его похвалу Митиё рассмеялась, но больше такой причёски не делала. Этот случай оба хорошо помнили, но сейчас и словом о нём не обмолвились.

Брат Митиё был человеком широких взглядов, великодушным и доброжелательным, чем снискал всеобщую любовь и уважение. Особенно они подружились с Дайскэ. Брату, весёлому и общительному, был по душе тихий и мягкий нрав младшей сестры. Он привёз её из провинции и поселил у себя не столько для того, чтобы дать ей образование, сколько из стремления всегда быть вместе и заботиться о её личном счастье. О своих побуждениях он рассказал Дайскэ, ещё когда Митиё не было в Токио, и Дайскэ отнёсся к ним с юношеским пылом. Приезд Митиё ещё сильнее сблизил друзей. Дайскэ и сам не знал, кто из них больше способствовал этой возросшей близости. Уже после смерти брата Митиё, мысленно возвращаясь к тем временам, Дайскэ не мог не признать, что помимо дружбы их связывало ещё что-то. Только они никогда об этом не говорили. И эту тайну брат Митиё унёс с собою в могилу. Делился ли он своими сокровенными мыслями с Митиё, Дайскэ, разумеется, не знал, но, судя по речам девушки, её поступкам, манере держаться, о чём-то смутно догадывался.

Брат Митиё видел в Дайскэ человека, обладавшего тонким художественным вкусом, которым сам он, по собственному мнению, не отличался. В беседах об искусстве, если они приобретали серьёзный характер, он честно признавался, что в данном предмете смыслит мало, и никогда не вёл пустых споров. Как раз в то время он где-то наткнулся на слова arbiter elegantiaram [35] Ценитель прекрасного . Прозвище Петрония, приближённого римского императора Нерона (см. «Хроники» Тацита, кн. 16, а также «Камо грядеши» Г. Сенкевича). и пользовался ими вроде бы как прозвищем для Дайскэ. Когда они беседовали, Митиё сидела в соседней комнате и молча слушала. Слова arbiter elegantiaram врезались ей в память, она спросила брата, что это значит, и была удивлена его ответом.