Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания

Идите вы в задницу, отвечают мужчины агентам, и скажите спасибо, что вы еще живы и не болтаетесь на ближайшем фонарном столбе, после того как вы угнетали Ирландию. И поют:

On Mountjoy one Monday morning

High upon the gallows tree

Kevin Barry gave his young life

For the cause of liberty

Поезд на станции дает гудок, и агенты умоляют женщин вытащить своих мужей из пабов, и мужчины вываливаются на улицы - они поют и плачут, обнимают жен и детей, обещают прислать им столько денег, что Лимерик превратится в новый Нью-Йорк. Мужчины поднимаются по вокзальным ступенькам, а женщины и дети кричат им в след:

Кевин, милый, береги себя и не надевай сырых рубашек.

Суши носки, Майкл, а то бородавки в могилу тебя сведут.

Пэдди, с выпивкой там полегче, слышишь, Пэдди?

Папа, папа, не уезжай, папа.

Томми, денег присылать не забывай. Твои дети – кожа да кости.

Питер, не забывай пить лекарство, у тебя легкие слабые, Боже спаси нас.

Ларри, под эти чертовы бомбы не лезь.

Кристи, ты с англичанками там не болтай, они заразные.

Джеки, вернись. Послушай, мы как-нибудь справимся. Не уезжай, Джеки-и-и, Джеки-и-и, о Господи, не уезжай.

Папа гладит нас по головам. Он велит нам прилежно молиться, и главное, слушаться маму. Папа подходит к маме. У нее на руках малыш Альфи. Береги себя, говорит она. Он роняет сумку и обнимает ее. Мгновение они так стоят, но тут раздается писк - между ними зажат малыш. Папа кивает, подбирает сумку, поднимается по вокзальным ступенькам, оборачивается, машет рукой - и вот, его уже нет.

Когда мы возвращаемся домой, мама говорит: ладно, пусть это расточительство, но я разведу огонь и заварю еще чаю - все-таки, не каждый день ваш отец уезжает в Англию.

Мы садимся у огня, пьем чаи и плачем, потому что мы остались без папы, но мама говорит: не плачьте, не надо. Ваш папа уехал в Англию, и теперь-то мы заживем припеваючи.

Теперь-то заживем.

Мама и Брайди Хэннон сидят у огня наверху в Италии, курят «Вудбайн», пьют чай, а я сижу на ступеньках, слушаю. Наш отец в Англии, и мы можем что хотим брать в магазине Кэтлин О’Коннел, ведь мы заплатим через пару недель, когда папа начнет присылать деньги. Жду – не дожусь, говорит мама Брайди, когда мы переберемся с этого чертова переулка в какой-нибудь дом с приличным туалетом, в который не ходит еще полгорода. Нам каждому купят новые ботинки и плащ, чтобы не мокнуть под дождем, и мы, придя из школы, не будем с ног валиться от голода. По воскресеньям на завтрак у нас будут яйца с беконом, а на обед - ветчина с капустой и картошкой. Проведем электричество - почему бы нет? Ведь Фрэнк и Мэлаки родились в Америке, а там у всех электричество.

Осталось только две недельки подождать, когда мальчик-почтальон постучится в дверь. Папе надо сперва устроиться на новом месте, купить рабочую одежду, найти жилье, так что первый денежный перевод будет небольшим - три фунта, или три с половиной, но вскоре мы заживем как и весь переулок, на пять фунтов в неделю: расплатимся с долгами, купим новую одежду, накопим денег, потом и вовсе переберемся в Англию, а там еще подкопим и уедем в Америку. В Англии мама тоже могла бы устроиться на фабрику, где бомбы или еще что выпускают, и как знать, может, нам столько денег привалит, что мы сами себя не узнаем. Разумеется, ей радости не будет, если у ребят появится английский акцент, но лучше английский акцент, чем пустой желудок.

Неважно, какой у ирландца акцент, говорит Брайди, все равно мы никогда не забудем, как эти англичане угнетали нас восемь столетий.

Мы знаем, что будет в субботу у нас в переулке. Мы знаем, что некоторым телеграмма придет с утра пораньше - в том числе, Даунсам, нашим соседям из дома напротив, потому что мистер Даунс надежный мужчина, он умеет выпить одну-две пинты в пятницу и вернуться домой спать. Мы знаем, что такие мужчины, как он, получив зарплату, сразу бегут на почту, чтобы их родные лишней минутки не тревожились и не ждали. Такие, как мистер Даунс, присылают своим сыновьям нашивки королевских ВВС, которые можно носить на пальто. Нам тоже хочется, и мы просим папу перед отъездом: пап, не забудь про нашивки.

Мы видим, как мальчики-почтальоны на велосипедах сворачивают к нам в переулок. Они радуются, потому что здесь чаевых им дают гораздо больше, чем на любой из шикарных улицах и авеню, где богачи даже пар над мочой для тебя пожалеют.

У тех, кто с утра получил телеграммы, лица довольные. У них впереди целая суббота, и можно с удовольствием потратить деньги: сходить за покупками, поесть, и весь день придумывать, как провести вечер, а думать – это почти так же здорово, как все это исполнять, ведь субботний вечер, когда у тебя есть несколько шиллингов в кармане - это самый чудесный вечер недели.

Некоторые семейства еженедельных телеграмм не получают, и глаза у них тревожные. Все субботы за последние два месяца миссис Мигер проводит у дверей. Мама говорит, что скорей со стыда под землю провалится, чем станет так вот ждать на пороге. Ее дети играют в переулке и высматривают почтальона. Эй, мальчик-почтальон, есть что-нибудь на имя «Мигер»? Он отвечает: нет, а они спрашивают: это точно? Он говорит: ясное дело, уж мне ли не знать, что у меня есть, а чего нет в этой несчастной сумке.

Всем известно, что после шести, после того, как прозвонят Angelus, почтальоны уже не приедут, и с наступлением темноты женщин и детей охватывает отчаянье.

Мальчик-почтальон, поищи в сумке еще раз, ну, пожалуйста. О, Господи.

Поискал. Ничего для вас нет.

О Господи, посмотри, ну, пожалуйста. Наша фамилия «Мигер». Глянешь?

Черт вас подери, я знаю, что ваша фамилия «Мигер», и я смотрел уже.

Дети цепляются за него и за велосипед, а он их отталкивает: Господи, да отстаньте вы все от меня.

В шесть звонят Angelus, и рабочий день заканчивается. Все, кто получил телеграммы, при электрическом свете садятся ужинать, а тем, кто не получил, приходится зажигать свечи и выпрашивать у Кэтлин О’Коннел чая и хлеба в долг до следующей субботы, когда, с Божьей помощью, молитвами Божьей Матери, телеграмма непременно придет.

Мистер Михан, наш сосед из дома на пригорке, уехал в Англию вместе с папой, и если мальчик-почтальон останавился возле Миханов, значит, скоро и наш черед. Мама приготовила пальто, чтобы сходить на почту, но она сидит у огня в Италии и со стула не встанет, пока не будет иметь на руках телеграмму. В переулке появляется мальчик-почтальон – он съезжает с пригорка и направляется к Даунсам. Он протягивает им телеграмму, берет чаевые, разворачивает велосипед и собирается укатить обратно на пригорок. Мальчик-почтальон, окликает его Мэлаки, что-нибудь есть на имя «Маккорт»? Нам сегодня должно придти. Мальчик мотает головой и уезжает.

Мама затягивается сигаретой «Вудбайн». Ничего, у нас весь день впереди, хотя мне бы хотелось покупки сделать пораньше, пока у Барри в мясной лавке не разобрали ветчину получше. Мама не встает со стула у огня, а мы не можем уйти с улицы – вдруг почтальон приедет и никого не застанет дома. Тогда придется ждать до понедельника, чтобы получить наличные, и выходные пойдут насмарку. Нам придется наблюдать, как Миханы и все прочие соседи гордо красуются в обновках и, накупив к воскресенью яиц, картофеля и сосисок, идут домой, шатаясь от тяжести сумок, и как в субботу вечером отправляются в кино. Нет, мы ни на дюйм с места не сдвинемся, пока телеграммы не дождемся. Мама говорит: между полуднем и двумя часами беспокоиться не стоит, потому что на почте обед, а после двух и до шести, когда прозвонят Angelus, почтальоны опять заснуют туда-сюда. Мы вовсе не беспокоимся, пока не наступает почти шесть. Мы останавливаем всех мальчиков-почтальонов. Объясняем, что наша фамилия «Маккорт», и нам должна придти первая телеграмма, на три фунта или больше - может, на ней забыли написать наше имя или адрес? Точно? Вы проверили? Один из них обещает справиться на почте. Он говорит, что знает, каково это – ждать телеграмму: его собственный отец, пьяное отродье, усвистел в Англию и не прислал оттуда ни пенни. Мама из дому слышит его и велит нам: чтобы вы так о родном отце никогда не выражались. Тот же мальчик-почтальон возвращается незадолго до колокольного звона и сообщает нам, что справился на почте у миссис О’Коннел, было ли что в течение дня на имя Маккортов, и она сказала, что нет. Мама отворачивается и, уставившись в потухшие угли в камине, затягивается напоследок окурком «Вудбайн», зажав его между бурым большим пальцем и обожженным средним. Майкл, которому еще только пять лет и который не поймет что к чему, пока ему, как и мне, не исполнится одиннадцать, говорит, что голоден, и спрашивает, когда мы поедим рыбы с картошкой. Мама говорит: через недельку, милый, и он снова уходит на улицу.