Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания

Утром мне велят спуститься этажом ниже, где мне закапают что-то в глаза. Садись вот сюда, говорит медсестра, на высокий стул, и вот тебе конфетка. У доктора в руках бутылочка с чем-то коричневым. Откинь голову, велит он мне, вот так, теперь открой глазки, ну-ка – и льет мне что-то в правый глаз. Тут мне огнем будто всю голову обдает. Медсестра говорит: открой второй глаз, ну же, будь умницей, но ей приходится насильно мне веки разнимать, и доктор обжигает мне другую половину головы. Сестра вытирает мне слезы со щек и отправляет бегом наверх, но я почти ничего не вижу, и мне хочется окунуть лицо в ледяной ручей. Ну, беги, говорит доктор, будь мужчиной, ты ведь у нас настоящий солдат.

Я поднимаюсь по ступенькам, а кругом все размыто-коричневое. Все в палате сидят у коек, обедают, и мне тоже приносят поднос, но у меня в голове такой пожар, что ничего не хочется. Я сажусь у койки, а какой-то мальчик, мой сосед, спрашивает: эй, ты не будешь? Тогда я возьму. И забирает поднос.

Я ложусь на кровать, но медсестра говорит: так-так, нечего разлеживаться среди бела дня. Не настолько ты болен.

Мне приходится сесть, я закрываю глаза и все становится коричневым и черным, черным и коричневым и должно быть я вижу сон - Боже Всевышний, это же тот самый паренек у которого был тиф, малыш Фрэнки - луна в облаках мелькала как призрачный галион - это ты, Фрэнки, надо же, а меня-то, Слава Богу, перевели из инфекционного отделения, где можно любую заразу подхватить - домой к жене приходишь, и сам не знаешь, какие микробы принес на одежде, - но что с тобой, Фрэнки, стряслось? Глаза у тебя совсем бурые.

У меня инфекция, Шеймус.

Ничего, Фрэнки, до свадьбы заживет. Упражнения надо делать, моргать – глазам это очень полезно. Вот мой дядя, тот видел плохо, но он моргал, моргал, и в конце концов исцелился. Сидел и моргал целыми днями напролет, и не даром - отличное зрение себе заработал, просто отличное.

Мне хочется расспросить его поподробней, как надо моргать и лечить глаза, но он говорит: а помнишь тот стих, Фэнки - чудесный стих Патриции?

Шеймус со шваброй и ведром становится в проходе между кроватями и декламирует стихотворение про разбойника - пациенты перестают стонать, монахини и няни стоят и слушают, а Шеймус читает и читает, пока не досказывает до конца - и тут все хлопать начинают как безумные, кричат «молодец» - а он говорит что стих этот очень любит и в жизни его никогда не забудет, и если бы не паренек этот Фрэнки Маккорт который болел тифом, и не бедная Патриция Мэдиган у которой была дифтерия и которой нет уже с нами Господь упокой ее душу, не знать бы ему этого стиха, - и вот я прославился на всю глазную палату Городской больницы, а все из-за Шеймуса.

Мама не может навещать меня каждый день: путь неблизкий, на автобус деньги есть не всегда, а пешком идти тяжело - у нее мозоли. Ей кажется, что мне получше, впрочем, как знать: в глазах у меня полно коричневой жижи - судя по виду и запаху, йод, но тогда, должно быть, он жжется. Ничего, говорят, чем горше лекарство, тем быстрей выздоравливаешь. Когда погода проясняется, маме разрешают погулять со мной по территории больницы, и вот странное дело, мы видим мистера Тимони – в ряду стариков он стоит, прислонившись к стене, и глядит в небо. Мне хочется поговорить с ним, но надо спросить у мамы - как знать, что положено в больнице, а что не положено.

Мистер Тимони.

Кто это? Кто здесь?

Фрэнк Маккорт, сэр.

Фрэнсис. А, Фрэнсис.

Мистер Тимони, я его мать, говорит мама.

Счастливые вы. А у меня ни единой души родной нет, даже псины моей, Макушлы, и то нет у меня. А ты, Фрэнсис, как сюда попал?

У меня глазная инфекция.

О Господи, Фрэнсис, только не глаза - не глаза. Матерь Христова, ты еще совсем ребенок.

Мистер Тимони, хотите, я вам почитаю?

С твоим-то зрением, Фрэнсис? Ах нет, сынок. Не напрягай глаза. Мне это уже ни к чему. У меня в голове все, что нужно. В юности мне хватило ума все запомнить, и теперь у меня в голове целая библиотека. Жену мою убили англичане, а ирландцы усыпили мою бедную, ни в чем не повинную Макушлу. Дурацкий мир, не правда ли?

Мир ужасен, говорит мама, но Господь Бог – Он добрый.

Воистину, миссис. Бог сотворил мир, мир ужасен, но Бог добрый. Прощай, Фрэнсис. Побереги глаза, а потом уж читай, пока из орбит не полезут. А все-таки, Фрэнсис, нам тогда, со стариной Джонотаном Свифтом, было здорово, верно?

Верно, мистер Тимони.

Мама отводит меня обратно в палату. Не плачь из-за мистера Тимони, говорит она, он тебе не отец. И вообще, глазам это вредно.

Три раза в неделю в палате появляется Шеймус и приносит в голове новые стихотворения. Фрэнки, говорит он, помнишь, тебе не понравился тот стих про сову и кошечку, а Патриция огорчилась.

Шеймус, мне жаль.

Тот стих у меня в голове, Фрэнки, и я тебе его прочитаю, если не скажешь потом, что это глупость.

Нет, Шеймус, не скажу.

Он читает стихотворение, и вся палата приходит в восторг. Все хотят выучить слова, и Шеймус произносит стих еще три раза, а все хором повторяют:

The Owl and the Pussy-cat went to sea

In a beautiful pea-green boat

They took some honey, and plenty of money

Wrapped up in a five-pound note

The Owl looked up to the stars above

And sang to a small guitar

O lovely Pussy, O Pussy, my love

What a beautiful Pussy you are,

You are,

You are

What a beautiful Pussy you are .

Вместе с Шеймусом все повторяют куплеты, а потом хлопают и кричат «браво», а Шеймус, довольный собой, смеется. Подобрав швабру и ведерко, он уходит, но в палате только и слышишь теперь, днем и ночью:

O lovely Pussy, O Pussy, my love

What a beautiful Pussy you are,

You are,

You are

What a beautiful Pussy you are.

Однажды Шеймус появляется без ведерка и швабры, и я боюсь, что его уволили за стихи, но он улыбается и говорит, что уезжает в Англию - там он устроился на фабрику, и в кои-то веки станет зарабатывать приличные деньги. Через пару месяцев он выпишет к себе жену, и может, Богу будет угодно послать им детей, ведь у него в голове столько стихов накопилось, надо их куда-то девать, и было бы славно детишкам их рассказать, в память о милой Патриции Мэдиган, умершей от дифтерии.

Прощай, Фрэнсис. Я написал бы тебе, будь я мастак в этом деле. Я жену попрошу, когда она приедет. Может, я и сам научусь читать и писать, чтобы у нашего ребеночка отец был умный, а не дурак.

У меня ком стоит в горле, но здесь в палате плакать нельзя - в глазах у меня бурое лекарство, а медсестры скажут: так-так, ну-ка, что это, будь мужчиной, - и монахини скажут: смирись, подумай о том, как страдал Наш Господь кресте – о терновом венце, пронзенном боку, о руках и ногах, гвоздями пробитых.

Месяц я провожу в больнице, и, наконец, врач отпускает меня домой, хотя я малость еще нездоров, но если буду мыть глаза мылом, вытирать их чистым полотенцем и подкрепляться питательной пищей, включая в рацион побольше говядины и яиц, совсем скоро глаза у меня будут как две звездочки, ха-ха.