Энн Донован - ПАПА-БУДДА

— Да, дважды.

— Тогда ясно, почему вы переживаете. Только, на самом деле, не стоит. Я думаю, все будет хорошо. Просто поберегитесь неделек шесть, до четвертого месяца.

— Поняла, спасибо.

Она улыбнулась:

— Все будет хорошо, вот увидите.

Я сидела в машине на парковке – ко мне подступила тошнота. Лицо пылало, даже уши горели. Я понимала, что скоро мне надо будет поесть, но куда-то ехать не было сил.

Я оперлась лбом о руль. Откуда-то из живота опять пошла тошнота, а под ней, совсем рядом, был страх. Она сказала, что все будет хорошо. То есть, что ребенка я выношу, не потеряю. Но хотела ли я этого? Что я ощутила на самом деле, когда увидела кровь? Когда я лежала на кушетке, а она двигала сканером по животу, вглядываясь в монитор, в эти волны и завихрения, что я хотела услышать? Что бы я почувствовала, если бы услышала: «Мне очень жаль, но…»

Тогда после выкидышей мне хотелось просто руки на себя наложить – мне в жизни так плохо не было, особенно после второго. Мне нужен был это ребенок, я хотела второго, сколько себя помню. Я подавляла в себе это чувство, но оно никуда не уходило. Когда тест оказался положительным, я была так счастлива. Понимала, что легко не будет – обстоятельства совершенно ненормальные, - но сильней всего была радость от того, что я беременна, что во мне растет новая жизнь, и я верила, что остальное наладится.

Так почему же во мне гнездится этот страх - вдруг все будет слишком трудно, слишком сложно? Я чувствовала себя беспомощной и толстой, мне хотелось, чтобы кто-то меня опекал. Но опекать было некому. Почему, заметив кровь, я даже не позвонила Дэвиду и не попросила поехать со мной в больницу? Мне это и в голову не пришло. Я не видела в нем опору. Он отец ребенка, но я не понимала, каким образом могла бы сложиться наша с ним жизнь. Что нам делать? Где жить? И как быть с Энн Мари? Я хотела второго ребенка, но она мне дочь. Мой долг и о ней подумать. Ужас.

Я услышала, что в гостиной включен телевизор. Джимми сидел на диване, смотрел футбол. Когда я вошла, он убавил громкость на пульте.

— Не знала, что ты зайдешь.

— А я просто краску забрать – вчера оставил тут баночку с золотой краской. Ты не видела?

— Видела, вон там в ящичке лежит.

— А я где только ни искал. Без нее не могу закончить роспись.

— Энн Мари рассказывала. Она еще не вернулась?

— Позвонила минут десять назад, сказала, что там у них поужинает, вернется где-то в половине восьмого.

— Не просила за ней заехать?

— Про это не говорила. — Он встал с дивана. — Я на кухню. Не хочешь чайку? У тебя вид какой-то… неважный.

— Я устала, Джимми.

— Пойду, включу чайник.

Я вынула баночку с краской и поставила на кофейный столик. Там на виду лежал каталог – «Одежда для мам и малышей». Я пихнула его на нижнюю полку.

Он вернулся с двумя чашками и пачкой шоколадного печенья.

— Спасибо.

Он сел на диван рядом со мной.

— Лиз, ты как? У тебя просто… вид у тебя нездоровый.

Я повернулась и посмотрела на него. На самом деле, я давно толком его не видела. Волосы влажные, убраны со лба, кожа чуть пахнет хлоркой. Он ходил в бассейн почти каждый день с тех пор, как жил в Центре. Лицо казалось похудевшим, и морщин стало больше, но глаза были яснее, моложе – такие же, как у Энн Мари. А я теперь в зеркале, все время вижу, что глаза у меня постарели.

— Я сегодня была в больнице.

Он поставил кружку, обнял меня одной рукой. Хлоркой запахло чуть сильнее. Рядом с ним находиться было так странно, совсем не то, что с Дэвидом – так спокойно, надежно.

— Лиз…

— Все в порядке, я не болею, ничего такого…

— А что случилось?

— Я беременна.

Его рука не шевельнулась, но словно одеревенела - я ощутила ее тяжесть на своих плечах. Я не отрывала взгляд от каминной полки – стрелки часов двигались по кругу: пять, десять, пятнадцать, двадцать секунд. Часы сместились где-то на дюйм, мне хотелось встать и подвинуть их к центру.

— Кто отец?

— Дэвид. Мы с ним встречались. — Слова прозвучали, словно без моего участия.

Джимми убрал руку, повернулся и посмотрел на меня.

— Но ты о нем не говорила.

— Не говорила, прости. Я собиралась…

— Но… когда… это случилось? Когда вы встречались?

— Почти всегда по пятницам, по вечерам.

— Когда я был тут с Энн Мари?

— Да.

— И долго вы это?

— Пару месяцев. Наверное, это случилось в самом начале.

— Боже.

— Джимми, прости… Я…

Он поднялся.

— Лиз, я сейчас говорить не могу. Мне выйти надо, ладно?

— Ладно.

— Давай завтра?

Спиной к двери, он сделал несколько шагов к выходу, по-прежнему глядя на меня.

— Хорошо. Джимми… пока не говори ничего Энн Мари, ладно?

— Ладно.

— И вообще никому. Пожалуйста. Пока не говори.

— Не скажу.

Он открыл дверь гостиной.

— Джимми. — Я взяла баночку с краской и протянула ему. — Не забудь.

Он взял ее у меня, сунул в карман куртки.

— Спасибо.

В Центре, когда я вернулся, была мертвая тишина. Свет выключен, только в коридоре горела тусклая лампочка. Я тихонько прикрыл дверь. Это почти вошло в привычку — не шуметь. Раньше я хлопал дверью, кидал сумку в прихожей и орал: «Я дома!» Дом. Матрас на полу в комнате для молитв. Комната для молитв. Моя настенная роспись. Моя идея. Мое дело. Осознанность во всем. Дыхание. Теперь глубокое, частое. В груди больно. Я стою в темной комнате, свет фар с улицы проносится по стене, освещая контуры Будды. По ночам я лежал в спальнике и глядел на этого Будду, замечал, как он понемногу растет. Отдельные черты; закрытые глаза — он погружен в медитацию; руки — я так гордился руками, думал, что мне и впрямь удалось написать их как надо. Каждый день ринпоче заходил в комнату и глядел, замечал, что изменилось, улыбался, хлопал меня по плечу. Он тихонечко так улыбался, и мне этого уже хватало. Я думал, что с каждым днем мое сознание становится более ясным, верил, что нашел свой путь. Я не пытался предвидеть, что случится, к чему все идет, а надеялся, что все само собой образуется, если я просто буду продолжать в том же духе. Я думал, так будет лучше. Для всех.

Малыш. Не мой малыш. У нее в утробе.

Новая жизнь.

Раньше я жил себе да жил. Не думал ни о чем, пока не встретил ринпоче. Просто вставал по утрам — и вперед. Работа. Дом. Энн Мари. Лиз. И так далее. Потом я увлекся медитацией, начал задумываться, и мне показалось, что я становлюсь лучше, яснее все понимаю. Но где-то в глубине души я все время верил, что как только найду то, что ищу, просто вернусь и стану жить прежней жизнью, только мы заживем лучше прежнего, потому что я буду все понимать. Буду видеть ясно, что к чему в моей жизни. Вот именно — в жизни.

И вот новая жизнь. В утробе Лиз. И я не имею к ней не малейшего отношения.