Джордж Мередит - Эгоист

— И вы не заметили его на платформе?

— Я не знаю профессора Круклина в лицо, к тому же я думал только о том, как бы поскорее увезти миссис Маунтстюарт.

— Она утверждает, что нарисовала вам его портрет: «Лицо цвета коровьего вымени, рыхлое, как тефтелька, а общий облик — святого без нимба».

— Сравнения миссис Маунтстюарт отличаются поразительной меткостью, но она забыла описать мне его со спины, а я видел всего лишь узкие покатые плечи и покоившуюся на них широкополую шляпу. Я ей сообщил, что, кроме какого-то старого джентльмена в черном, я больше никого не встретил. Она так верит в свой дар портретиста, что тотчас захотела уехать… Мисс Мидлтон собиралась в Лондон. Но тут подоспел полковник де Крей и за пять минут добился того, чего я не мог добиться за полчаса.

— И вы не заметили, как мимо вас проехал полковник де Крей?

— Я свое дело сделал и не хотел быть лишним. К тому же я боялся, как бы миссис Маунтстюарт не вздумала отправиться на розыски своего профессора сама, и хотел заставить ее покинуть станцию как можно скорее. Я дал ей понять, что погибаю от холода.

— Да, да, она рассказывала, что вы походили на вилы, между зубьями которых так и свистел ветер.

— Видите, как легко провести человека, который упивается фразой. Берегитесь фразы, мисс Дейл! Она ослепляет, мешая проникнуть в суть явления. Потому-то людям типа миссис Маунтстюарт так мало дано увидеть: они слишком увлечены подбором блестящих эпитетов. Впрочем, это добрая душа, и я как раз нынче вечером подумал, что было бы неплохо, если бы мисс Мидлтон поговорила с миссис Маунтстюарт начистоту. Как знать, не помог ли бы такой разговор разрубить этот узел? Никто не имеет такого влияния на Уилоби, как миссис Маунтстюарт. Уже одно то, что она будет в курсе событий, может сыграть решающую роль. Впрочем, чтобы сделать такое признание, мисс Мидлтон потребовалось бы немало мужества. Покойной ночи, мисс Дейл!

— Покойной ночи, мистер Уитфорд! Вы не сердитесь, что я вам помешала?

Вместо ответа Вернон пожал ей руку. Провожая мисс Дейл взглядом, он вспомнил всю ее историю и подумал, что кузена Уилоби постигла заслуженная кара.

Да, да, друзья мои, рано или поздно всем вам, если вы не вовсе лишены здравого смысла, придется убедиться, что всякий, кто обидит малютку Купидона, — будь то мужчина или женщина, — понесет за это примерное наказание.

Мисс Дейл меж тем, расставшись с Верноном, думала о схожести его судьбы со своею: они оба как бы потускнели от горестных переживаний, выпавших на их долю. Смятение, в какое ее повергло все происходящее, мешало ей заглянуть под маску невозмутимости, за которой прятался Вернон. Она сетовала, что не обладает его холодным чувством долга, и хоть и не могла понять, как Вернон мог оставить мисс Мидлтон в жертву блистательному полковнику, не решалась допытываться о его мотивах. Они, должно быть, находились в полном соответствии с философией, которую он исповедовал.

Поравнявшись со спальней юного Кросджея, она вдруг увидела, как дверь из этой комнаты отворилась и из нее высунулась голова сэра Уилоби.

— Не пугайтесь, — сказал он, выходя из спальни и прикрыв за собой дверь. — Это я.

Однако приглушенный голос, каким он произнес эти слова, и выражение его лица были таковы, что не испугаться было мудрено.

— Вы устали? Хотите спать? — спросил он.

Она уверила его, что не собиралась спать, а что, напротив, хотела еще почитать часок.

Он попросил ее подарить этот часок ему.

— Дружеская беседа принесла бы мне облегчение, — сказал он.

Ей и в голову не пришло, что Уилоби ее подстерегал. Было что-то бесконечно трогательное в том, что он заглянул к мальчику среди ночи; сердце ее сжималось от жалости к Уилоби, и она уступила его странной просьбе. Старухам не пристало жеманиться, подумала Летиция, и даже если ее полночная беседа с Уилоби сделается достоянием молвы, не беда: ведь он обратился к ней, как к старому другу — к старому другу и старой-престарой женщине. Она твердо решила тотчас же пресечь всякую его попытку намеками (а она слишком хорошо знала, сколь он искусен в такого рода разговоре, слишком часто доводилось ей трепетать от его обиняков и недомолвок!) возвратиться к некоему старинному проекту, о котором она и сама, наедине с собой, позволяла себе думать одними намеками.

Они прошли несколько шагов по коридору, откуда он провел ее в гостиную мисс Эленор и мисс Изабел.

— Обманут! — воскликнул он, зажигая свечи на камине, и сердце Летиции исполнилось сострадания.

Произнесенное им слово не имело ни малейшего отношения к ее собственной судьбе и позволяло, откинув всякую настороженность, пожалеть его от всей души.

Оба уселись. Он не спешил нарушить молчание, предпочитая, по-видимому, с меланхолической задумчивостью любоваться ее темными опущенными ресницами. На щеках ее проступил румянец, черты лица еще хранили оживление, вызванное застольной беседой. Как знать — быть может, общество, отсутствие материальных забот и счастливая жизнь вернули бы ей краски молодости? Сейчас, глядя на ее румянец, такое предположение не казалось Уилоби невероятным.

Но вот она подняла глаза. Дольше молчать становилось неловко.

— Вы были бы способны простить обман? — начал он.

— Боюсь, сэр Уилоби, что это было бы свыше моих сил. Я всей душой стою за прощение. Но не знаю, способна ли я сама прощать. Хотелось бы сказать: да.

— И вы могли бы жить с тем, кто вас обманул?

— Нет.

— Разумеется, нет. Я мог бы сам за вас ответить. Нет, с тем, кто нас обманывает, союз невозможен… Летиция!

— Сэр Уилоби?..

— Неужели я не вправе называть вас по имени?

— Если вам угодно…

— Я говорю все, что приходит мне в голову, а в голову мне приходит то, что я меньше знаю некую мисс Дейл, нежели мою дорогую Летицию, — ах, вернейший мой друг! Вы говорили с Кларой Мидлтон?

— Да.

Было что-то зловещее в лаконичности ее ответов, и он снова спрятался в клубы туманностей.

— Так вот, возвращаясь к вопросу об обманщиках. Не кажется ли вам, что, прощая и попустительствуя им, мы тем самым способствуем развращению общества, ибо ложь выдаем за правду? Ведь это все равно, Летиция, — на устах Уилоби блуждала вымученная улыбка ребенка, еще не оправившегося от тяжелой болезни, но возвратившегося к своим игрушкам, — все равно что пускать в обращение фальшивую монету!

— Да, но был ли обман?

— Помимо инстинктивного отвращения, какое вызывают у меня обман и фальшь в любом обличье, я считаю своим непременным долгом разоблачать ложь, карать ее, гнать без оглядки. Да, гражданский долг честного человека — с корнем истреблять этот омерзительнейший из пороков. Должен признаться, впрочем, что собственная моя гражданственность не простирается дальше пассивного отвращения. Но прощать я не прощаю: в душе я отношусь к этому всерьез и не могу простить обмана… Между двумя враждующими силами, разделяющими общество, возможно одно лишь показное перемирие. Подлинного мира между ними я не допускаю!