Питер Акройд - Кларкенвельские рассказы

— Трудна дорога в рай, — заметил Гилберт.

— Удивляюсь, как это вы туда еще не сплавали.

— Ну, нет. Живым ни одному смертному в рай не попасть, хотя многие пытались. Оттуда текут бурные реки, мчатся по склонам страшно крутым и таким высоким, что ни один корабль ни под парусом, ни на веслах не поднимется по ним вверх. Вода ревет, как дикий зверь, и за этим ревом моряки на судне не слышат друг друга. Многие гибли, обессилев в борьбе с могучими волнами. Другие глохли от страшного шума. Некоторые падали за борт и там находили погибель.

— Добродетельная жизнь скорее приведет в райские кущи.

— Оно вроде бы так, Магга. Но кто сумеет остаться безупречно добродетельным на этой грешной земле?

Баржа проплыла мимо церкви Сент-Панкрас, где был заложен алтарь св. Августина, [108] Сент-Панкрас — так называемая Старая церковь, считающаяся старейшей в Лондоне (предположительно, построена в IV веке). В XIX веке там был найден большой камень, якобы относящийся к VI веку; его сделали алтарным камнем и посвятили св. Августину (? — 604), первому архиепископу Кентерберийскому, крестителю англичан.) и теперь приближалась к древнему, сильно поредевшему лесу. Здесь в изобилии росли рябина глоговина, вороний глаз четырехлистный и ветреница дубравная. Лондонцы по-прежнему валили выжившие в северных широтах деревья на бревна и доски. В нескольких ярдах от борта мореход приметил в реке большую колоду, но, подведя баржу ближе, воскликнул:

— Вот те на!

Колода оказалась трупом мужчины. Гилберт шестом подвел тело к борту и стал вытаскивать на палубу. Сидевший на корме парнишка вскочил и, перепрыгивая через мешки с углем, рванулся посмотреть на неожиданную находку. Магга и Гилберт вгляделись в разбухшее лицо с синевато-багровыми кровоподтеками. Магга перекрестилась и забормотала:

— Молю Тебя, Господи, прими душу раба Твоего…

Утром того же дня, едва под лучами восходящего солнца заалели вершины деревьев, в кентистонский лес въехал Томас Гантер. Полученное накануне письмо разожгло его любопытство: послание было полно намеков, но крайне туманных. Неужто его послал сам Майлз Вавасур? А может, Бого, судебный пристав, надумал открыть новые подробности?

Конские копыта глухо стучали по земле. Пригибаясь к луке, Гантер подныривал под раскидистые ветви деревьев. Начал накрапывать дождь, капли забарабанили по листве и папоротнику. Лекарь ехал под сумрачным зеленым пологом, в котором изредка попадались светлые прогалины. Кое-где в редколесье и на полянах клочьями висел туман, и чистые птичьи трели создавали, по выражению его любимого поэта, «приют блаженства». [109] Авторский анахронизм, возможно, намеренный: так называлась первая часть поэмы «Королева фей» Эдмунда Спенсера, написанная в 1590–1596 годах, т. е. спустя два века после описываемых событий.

Уильям Эксмью уже сидел, нахохлившись, под вековым дубом и, прикрыв плащом кинжал, поджидал Гантера. Заслышав стук копыт, он нащупал рукоять, крепко сжал ее и, когда лошадь поравнялась с ним, вскочил и гаркнул во все горло:

— Стой!

Лошадь взвилась на дыбы и сбросила седока. Эксмью ударил ее кинжалом в бок, — взревев от боли, она поскакала прочь.

— Увидишь меня и сразу узнаешь! — крикнул Эксмью.

Гантер не отвечал; он был слишком потрясен происшедшим. При падении он сильно ушиб левое бедро и повредил запястье.

— Узнал? — спросил Эксмью.

— Я вас в жизни в глаза не видел, — ответил Гантер и заплакал от боли.

— А вот я тебя видел, лекарь. Вернее, нюхом учуял. Все твои уловки знаю.

— Что я вам сделал?

— Как это вы, лекаришки, говорите? Лечить или убить? Разрешить жить или порешить? Заживить или навредить? Да уж, ты был близок к тому, чтобы навредить всем.

— Я в толк не…

— Я — за Генри, который скоро станет высшей властью. Ради него мы делали свое дело.

— Дело? Какое?

— Ты болтал про церкви. Трепал языком про круги. Ты не заживлял. Ты вредил.

Тут до Гантера стало доходить, о чем речь.

— Так Бого сам видел круги.

— Это для отвода глаз. Шутки ради. Словом, игра. Зато все эти безумцы, называющие себя «избранными», жутко возбудились. И разъярили народ. Разве ты не помнишь, как в Святом Писании сказано: опрежь творения обязательно приходит хаос. — Он расхохотался. — Но теперь, когда Ричарда больше нет, мы начнем все сначала. — Подняв кинжал, он наклонился к Гантеру. — А для некоторых Судный день уже наступает. Вот тебе, лекарь, за твое любопытство.

И одним движением перерезал Гантеру горло. Затем обтер клинок плащом и сунул в ножны. После чего поволок труп по мху и зарослям папоротника к реке. В этом месте Флит был особенно глубок и быстр. [18] Эксмью скатил тело с берега, и оно тихо соскользнуло в воду. Когда несколько часов спустя Магга и Гилберт выловили из реки труп Томаса Гантера, черты его лица еще не изменились.

В часовне Вестминстерского дворца Джон Феррур перебирал четки и читал молитвы. Человек преклонного возраста, серьезный и очень набожный, он восемнадцать лет был духовником Генри Болингброка, с тех пор как в 1381 году, во время крестьянского бунта, [110] Крестьянский бунт — восстание Уота Тайлера. он, священник Тауэра, спас Болингброку жизнь.

Пятнадцатилетний подросток укрылся в Тауэре, в башне Бичем, где располагались каменные «покои» для высокородных узников. Ферруру было поручено утешать и наставлять паренька.

— Давид подтверждает это словами laqueum paraverunt pedibus meis, то есть «они подготовили путы для ног моих», [111] Псалтирь, 30:5. — втолковывал он. — Ты попал в беду, так будь осмотрителен. И дальше Давид признается: «День и ночь тяготела надо мною рука Твоя; свежесть моя исчезла, как в летнюю засуху. Но я открыл Тебе грех мой». [112] Псалтирь, 31:4–5. Вину, стало быть, можно снять. — К чему эти разговоры про Давида, когда перед тобою несчастный Генри? Как мне избежать жестокости и заточения? Гонители мои свирепы и беспощадны.

Сквозь узкие окна — не окна, а бойницы для лучников, — было видно, как бунтовщики бегут к Тауэру. Их сторонники, до поры до времени таившиеся, даже стали опускать мост через ров, но от нетерпения многие мятежники бросались вплавь. Внутри послышались встревоженные голоса, потом отчаянные крики о помощи. Молодой король Ричард уже выехал из крепости на переговоры с зачинщиками мятежа. Тем временем распоясавшиеся повстанцы принялись грабить и убивать оставшихся в Тауэре людей. Феррур ясно слышал тяжелые шаги на винтовой лестнице: кто-то взбирался в башню. Священник стянул с юного Болингброка дорогой расшитый камзол и ножом изрезал его в клочья. Затем кусочком угля намарал черные пятна на шее и руках Генри. Паренек заплакал и ладонями заслонил лицо, словно пытался скрыть свой новый пугающий облик. На полу валялся набитый соломою тюфяк. Феррур попросил Генри лечь на него и молиться.