Джек Лондон - Дочь снегов. Сила сильных

— А как Соединенные Штаты и Испания?

— Не торопитесь, не торопитесь! — долговязый янки поднял руку, призывая к молчанию. Этим жестом он предупредил вопрос Фроны, которая собиралась заговорить вслед за Корлисом.

— Но вы прочли ее? — спросили оба в один голос.

— М-гм… все до последней строки последнего объявления.

— Ну, так скажите же, — начала Фрона, — что…

— Помолчите, пожалуйста, мисс Фрона, пока я расскажу вам все по порядку. Эта газета обошлась мне в пятьдесят долларов. Я поймал человека, привезшего ее, когда тот огибал излучину повыше Клондайка, и тут же купил у него номер. Этот дуралей мог бы легко заработать на нем сотню, если бы довез его до города.

— Но что там сказано?

— Как я уже доложил вам, эта газета обошлась мне в пятьдесят долларов. Это единственный номер, добравшийся к нам. Все просто умирают от желания услышать новости. Поэтому я пригласил несколько человек собраться сегодня вечером в вашей гостиной, мисс Фрона, так как это единственное подходящее место. Здесь они могут читать газету вслух, по очереди, сколько им будет угодно, пока глотки не пересохнут, — конечно, если вы разрешите воспользоваться вашим помещением.

— Разумеется, мы будем очень рады. И вы очень любезны.

Он отмахнулся от ее похвалы.

— Я на это и рассчитывал. Вышло, что я, как вы сказали, сел с сахаром. Вот потому-то каждый сын и каждая дочь своей матери, желающие взглянуть на эту газету, должны будут пригнать мне пять чашек сахара. Понятно? Пять чашек, больших чашек песку или рафинада. Да-с, возьму с них векселечки и пошлю завтра мальчика собирать по домам сахар.

В начале его речи на лице Фроны отразилась растерянность, но тут же она разразилась веселым смехом.

— Ай да Дэв! Ловко придумано! Я согласна помочь вам, даже если это вызовет сплетни. Так сегодня вечером, Дэв? Наверняка?

— Наверняка. А вы прочтете газету бесплатно, это будет как бы плата за гостиную.

— Но папа обязан внести свои пять чашек! Вы должны настоять на этом, Дэв.

Глаза Дэва лукаво блеснули.

— Будьте покойны, я не подарю ему ни крошки.

— А я заставлю его идти за колесницей Дэва Харнея, — пообещала Фрона.

— То есть за телегой с сахаром, — поправил Дэв, — а завтра вечером я принесу газету в театр. Она немного потеряет свою свежесть, и я не стану слишком дорожиться, уступлю им подешевле — как вы думаете, одной чашки, пожалуй, будет достаточно?

Он хвастливо вытянулся и захрустел суставами.

В углу, опершись о рояль, Вэнс Корлис оживленно беседовал с полковником Тресуэем. Полковник, живой, бодрый и жилистый, несмотря на свои седые волосы и шесть слишком десятков лет, выглядел тридцатилетним молодым человеком; это был старый, опытный горный инженер, с репутацией одного из лучших специалистов своего дела. Он представлял на Севере интересы американского капитала точно так же, как Корлис представлял капитал британский. Между ними сразу возникла горячая дружба, которая подкреплялась общностью интересов. Это единение было чрезвычайно уместно и полезно для дела, ибо в распоряжении этих двух мужчин сосредоточивались огромные капиталы, ассигнованные обеими державами на развитие промышленной жизни полярной страны.

В переполненном зале стояли густые облака дыма. Около ста человек, закутанных в меха и яркие шерстяные шарфы, расположились вдоль стен. Но гул общего разговора несколько нарушал живописность картины и придавал ей характер товарищеской вечеринки. Несмотря на всю свою внешнюю экзотичность, обстановка помещения очень напоминала в этот момент общую комнату, в которой после трудового дня собрались все члены семьи. Керосиновые лампы и сальные свечи слабо мерцали в продымленной атмосфере, и огромные печи весело и благодушно мурлыкали свои уютные песенки.

Посреди комнаты два десятка пар ритмически скользили под звуки вальса. Крахмальных сорочек и сюртуков не наблюдалось. Мужчины были в своих волчьих или бобровых шапках с пестрыми, свободно болтавшимися наушниками, в мокасинах из оленьей шкуры или северных моклоках из моржовой кожи. Некоторые женщины тоже явились в мокасинах, но большинство танцевало в тонких шелковых и атласных туфельках. В конце зала широкая, открытая настежь дверь позволяла заглянуть в другую комнату, в которой толкалось еще больше народу, чем в первой. Из этой комнаты, вместе со звуками музыки и людского говора, доносилось хлопанье пробок и звон стаканов и в виде аккомпанемента беспрерывное щелканье и звяканье фишек и шариков рулетки.

Маленькая входная дверь в глубине зала вдруг открылась и вместе с волной морозного воздуха пропустила закутанную в меха женскую фигуру. Холодный воздух, ворвавшийся с ней, сгустился в облако пара, которое прильнуло к полу, скрывая ноги танцующих; затем, извиваясь и крутясь, оно растаяло понемногу в нагретой атмосфере.

— Вы настоящая королева зимы, моя Люсиль, — обратился к ней полковник Тресуэй.

Она тряхнула головой и рассмеялась. Снимая свои меха и уличные мокасины, она весело болтала с ним, не обращая ни малейшего внимания на Корлиса, стоявшего в двух шагах. В стороне несколько танцоров терпеливо поджидали, чтобы она закончила разговаривать с полковником. Рояль и скрипка заиграли вступление к шотландскому танцу, и Люсиль повернулась к ожидавшим ее кавалерам.

Повинуясь какому-то внезапному влечению, Корлис вдруг подошел к ней. Для него самого поступок этот явился полнейшей неожиданностью, он и не помышлял о чем-либо подобном.

— Я очень сожалею… — сказал он.

Глаза Люсиль гневно блеснули, когда она обернулась в его сторону.

— Я повторяю, что очень сожалею о происшедшем, — снова произнес он, протягивая руку. — Я вел себя, как трус и невежа. Можете ли вы простить меня?

Она заколебалась и, наученная горьким опытом, стала быстро искать в уме причину, толкнувшую его на этот шаг. Но вдруг лицо ее смягчилось, и она взяла протянутую руку. Теплая дымка затуманила ее глаза.

— Спасибо, — сказала она.

Ожидавшие ее танцоры начали проявлять нетерпение, и она унеслась в объятиях красивого молодого человека в шапке из меха желтого сибирского волка. Корлис вернулся к своему собеседнику в прекрасном расположении духа, сам удивляясь своему поступку.

— Черт знает что за безобразие, — глаза полковника все еще следили за Люсиль, и Вэнс понял, что он хочет сказать. — Корлис, я живу на свете шестьдесят лет и, смею вас уверить, прожил их как следует, а между тем женщины представляют для меня теперь еще бóльшую загадку, чем прежде. Посмотрите-ка на них, посмотрите на всех этих женщин! — Он обвел взглядом зал. — Бабочки, светящиеся мотыльки, которые смеются, поют и танцуют на краю адской бездны. Не только Люсиль, все они такие. Взгляните на Мэй с челом Мадонны и языком подзаборного хулигана. А Миртль! Ведь это старинная английская красавица, сошедшая с полотна Генсборо, чтобы распутничать в танцевальных залах Даусона. А Лаура, какая чудесная мать вышла бы из нее! Разве вы не представляете себе ребенка у ее груди? Это лучшая часть накипи, — я знаю, что новые места всегда привлекают к себе все наиболее ценное и выдающееся. Но что-то тут неладно, Корлис, что-то неладно. Жизненный пыл давно уже угас во мне, и я смотрю на вещи правильнее и трезвее, чем прежде, и думается мне, что должен явиться новый Христос с проповедью нового спасения, экономической или социальной, — в наше время это безразлично: мир жаждет обновления.