Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

— Добро пожаловать, добро пожаловать, ваше благородие, — поспешил он ему навстречу, чтобы пожать руку.

Подвольский пришел в экстаз. Большая знаменитость и не могла явиться сейчас в Балинг, будь то хоть сам Бисмарк! Подвольский страстно любил сплетни. Только на честном лице. Палойтаи отразилось глубокое сочувствие, он не мог его скрыть, он был настоящим другом семейства Тоот.

— Не положен мне этот титул, ваше сиятельство, у меня нет грамоты, — возразил Михай Тоот, — не дворянин я, одним словом, никто, а теперь-то уж и вовсе.

— Э-э, не стоит принимать так близко к сердцу, — перебил граф Подвольский, желая сразу вцепиться in media res [141] В самую суть дела (лат.) — Ведь и мы когда-то были молодыми, клянусь честью, ну, а что касается меня…

Хозяин дома дернул болтливого старикашку за пиджак, не в ту, мол, сторону дышло повернул.

— Право, не слушайте его, дорогой сосед, садитесь-ка с нами. Что вам принести, сигары или чубук? Право, не слушайте его.

— Благодарю, мне бы лучше сигару.

— Знаете, это очень мило с вашей стороны навестить меня в кои-то веки навестить.

— Я приехал по делу, ваше сиятельство.

— О, неужели? — спросил граф с выжидательным любопытством. — Быть может, вы хотите побеседовать с глазу на глаз?

— Я никогда ничего не скрывал, таким был всю жизнь, таким и остался.

•— Прекрасная привычка, — похвалил Топшич. — Если бы все люди были видны насквозь… все люди.

— Полно, оставь, — затрещал Подвольский. — На что ж тогда судебные следователи да сыщики?

— Не беспокойтесь, дорогой сосед, не беспокойтесь…

— Я ведь вот зачем приехал, ваше сиятельство, — начал Михай Тоот, откидывая со лба седеющие волосы. — Хочу предложить вам, как моему ближайшему соседу, купить рекеттешское имение. Отдам очень дешево. Тут уж и Палойтаи не смог промолчать.

— Что? Уж не хочешь ли ты на самом деле продать имение?

— Хочу, — решительно и твердо ответил Михай Тоот.

— А почему?

— Хочу отсюда переселиться. Думаю, нет необходимости подробно объяснять причины.

Топшич кивнул головой, мол, нет необходимости. Затем кивнул еще раз, ибо привык, высказав свое мнение, повторить его.

— Гм, — произнес он после небольшой паузы, во время которой Палойтаи нервно прохаживался взад и вперед. — Несомненно, случай пренеприятный. Я сожалею, как говорится, я потрясен… У меня тоже есть дочери, воспитываешь их и не знаешь, для какого негодяя воспитываешь… для какого негодяя. Словом, если у вас есть надобность в верном друге, искреннем советчике, я к вашим услугам, hie sum [142] Я здесь (лат.). (он схватил и горячо потряс руку Тоота), но если речь идет о покупке, то увольте. Помочь не могу по двум причинам: во-первых, у меня нет денег, во-вторых, душа не лежит способствовать вашему переселению из уезда, для которого вы истинный отец и благодетель. Деньги я бы, возможно, где-нибудь достал, но душу не могу взять в долг у еврея… душу не могу взять в долг.

— А души-то и нет у них, — заметил Палойтаи. Михай Тоот не мог скрыть своего разочарования и неудовольствия.

— А я-то надеялся, — пробормотал он в замешательстве.

— Но-но, на это не надо надеяться. Нужно выспаться хорошенько, а не принимать поспешные решения. Есть вещи, которые яснее видны с некоторого расстояния. Откажитесь от подобных планов. Что произошло, то произошло, случались дела и посерьезнее. Надо привести их в порядок, и точка. А не впадать в отчаяние. Нужно все делать по-умному и спасти, что возможно, а при случае и то, что невозможно. Не сочтите меня нескромным — мы ведь in camera charitatis — и позвольте спросить, что вы предприняли по этому делу?

— Я? Ничего.

— Как? Ничего? Слышишь, Палойтаи, он ничего до сих пор не предпринял. Что ты на это скажешь, Подвольский? Черт возьми, нехорошо… Ты слышал, Палойтаи?

— А что я мог предпринять? — пожав плечами, с бесстрастным лицом спросил Михай Тоот.

— Надо заставить этого молокососа ответить за содеянное, — сердито сказал Палойтаи.

— Ответить? — с невеселой улыбкой произнес Тоот. — Я уж думал об этом. Но пришел к выводу, что, если застрелю его, меня посадят в тюрьму, и снова моей семье неприятности, а если он меня застрелит, опять-таки неприятности и горе в моей семье.

Подвольский, раскачиваясь на стуле, все подмигивал другому графу, словно говоря: «Поистине филистерские рассуждения», — а вслух доброжелательно, с повадкой снисходительного героя, заметил:

— А-а, не надо бояться оружия, черт побери. Оно не кусается, а только стреляет.

— Поверьте, господин граф, я не боюсь, — возразил Тоот.

— Верю, душа моя, но вы когда-нибудь дрались на дуэли?

— Да, случалось.

— Правда? Граф Топшич перебил:

— Э-э, конечно. Большой шрам на лице Раганьоша — память о ней. Я был секундантом Раганьоша на дуэли.

— Sapristi, поздравляю! — вскочил Подвольский. — Я кое-что об этом слыхал. В Париже, правда?

— Да, в Париже, — сконфузившись, признался Михай Тоот.

— Почему ты никогда не говорил мне об этом? — изумился Палойтаи.

— Просто речи не заходило.

— Sapristi, sapristi! — бушевал Подвольский. — Вот это да! Черт побери, я рад. Послушайте, господин Тоот, будем теперь на «ты». Прикажи-ка, Янош, принести коньяка, выпьем с этим зверем на брудершафт.

— Не дури, Подвольский, — сказал хозяин, — позвони лакею пли сам поищи бутылку с коньяком в столовой, а нам дай сейчас серьезно поговорить. Не дури, Подвольский.

Подвольский дурить перестал и тихонько, незаметно выскользнул поискать веселящего зелья.

— На чем мы остановились? — продолжал граф. — Да, вспомнил. Вы говорили, скверно, если он вас пристрелит, и плохо, если вы пристрелите его. Ну-с, допускаю, практический результат не будет удовлетворительным, а вы человек практических результатов. Однако вы забываете, если призвать его к ответу, может случиться, Ности вынужден будет жениться на вашей дочери… может случиться.

— Благодарю покорно, — с презрительным жестом произнес Михай Тоот. — Это уже случилось. (Он вынул из кармана конверт.) Господин Ности еще позавчера прислал письмо, в котором умоляет о прощенье и вновь просит руки моей дочери.

— Браво! — вскричал Топшич.

— Но ведь тогда все в порядке, — вторил ему удовлетворенный Палойтаи.

— Почему в порядке? — удивился Тоот.

— Да ведь он же даст имя твоей дочери, тем и уладит дело.

— Но я-то не отдам ему свою дочь!

— Как не отдашь, ты что, с ума сошел?

— Нет, нет, вы так не поступите! — настаивал и Топшич.

— Именно так, потому что я еще не сошел с ума, — твердо произнес Михай Тоот.

Два почтенных господина набросились на него, словно рассерженные хомяки, убеждали его и справа и слева, — за предложение, мол, обеими руками ухватиться следует, над ним и раздумывать нельзя, хотя бы уж потому, что выбора нет: либо это, либо ничего. Приводили ему примеры: так вышли замуж и Эржи Винкоци за Шомойаи, и Матильда Сухаи за пештского стряпчего, и Эстер Комароми за Пала Шоша, а ведь какая надменная была особа, но что поделаешь, так положено. Люди постепенно все забудут, а молодые люди, в конце концов, попадут в ту же матримониальную книгу, куда и без этой истории попали бы.