Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

— Карой, принесите мне акулу, но целиком, и чтобы в сухарях, да под салатным соусом.

Михаю Тооту и его другу было стыдно за Дюри, но в душе они все-таки простили ему. Ничего не поделаешь, таков человек, повидавший свет! Они и сами из какого-то фанфаронства повели его в этот аристократический ресторан, чтобы роскошно отметить встречу, а он, вместо того чтоб прийти в восторг, словно избалованный испанский гранд, охаивал все, начиная от салфетки и кончая соусом.

Но от винца он постепенно разгорячился все же и рассказал о своих пестрых переживаниях за время странствий, в числе прочего и о том, что шесть недель назад в Ишле у графа болезнь перешла в буйное помешательство, он набросился на Дюри и хотел его задушить. Тогда Дюри сложил свои пожитки и попросту удрал, не останавливаясь до самой Вены, где провел целый месяц.

— Что ты делал там столько времени? — спросил Адальберт.

— Нашлось у меня одно небольшое дельце, — загадочно ответил Дюри.

— Ага! Небось какая-нибудь юбка! — улыбнулся Мишка Тоот.

— Эй, гарсон, официант! — повелительно крикнул Дюри. — Нет ли у вас французских вин?

— Есть, как же.

— Тогда подайте рейнского, верно, ребята?

— А ты, видно, здорово оперился у графа! — заметил подпоручик.

— Бросьте, пожалуйста, — ухмыльнулся Велкович, хлопнув ладонью об стоя. — В Вене я даже кольцо свое продал; чтобы-, уплатить за билет на пароход.

— Это уже хорошо — уныло заметил подпоручик. — Что же ты делать будешь? Какие у тебя намерения? Дюри беспечно пожал плечами.

— Откуда я знаю! Ужо Мишка выдумает что-нибудь. Подпоручику ответ показался легкомысленным, и он не мог не заметить.

— Ты ведь должен знать, дружище, что Мишка трудится не покладая рук и только-только на жизнь зарабатывает.

— Ах, да что там, — перебил Мишка, устыдившись, что разговор пошел по такому руслу. — Пока у меня есть деньги, и у него они есть. Такой у меня закон. Беда только, что их маловато… Но ничего, мамаша денег-то жива еще! Они чокнулись, выпили за это, но подпоручик снова вернулся к начатому разговору.

— Надеюсь, ты теперь вовсю возьмешься за прерванные занятия.

— Об этом я еще подумаю. Сначала отдохну малость.

— Ну еще бы, ты же очень устал, — насмешливо ответил! подпоручик Штром.

И с этого дня все пошло по-старому. Мишка заботился о своем жильце со свойственным ему долготерпеньем и нежной предупредительностью. Только теперь это была задача потяжелее, чем прежде. Прежде Дюри был скромный малый, теперь стал требовательным (по мнению подпоручика Штрома, просто наглым). Он не желал больше ходить в кабачки, заявляя что «его желудок не приемлет грубой пищи». Каждый день выступал с какими-нибудь смехотворными требованиями: то ему новая шляпа была нужна, то какой-нибудь особенный ножичек понравился в витрине.

Подпоручик Штром, поначалу проводивший с ним много времени, заявил, что у него нет больше терпенья смотреть на это.

— Дюри — бессердечный малый, и я им сыт по горло. Мишка взял друга под защиту.

— Ты несправедлив к нему. Легкая жизнь и все эти поездки с графом, правда, чуточку испортили его, но теперь, освободившись от безумца, он постепенно станет прежним.

— Если б освободился! А то ведь в тебе он нашел еще большего безумца.

Подпоручик перестал у них бывать, и они вдвоем провели несколько дней, за которые бумажник Мишки сильно отощал. Но вот как-то Дюри начал уговаривать своего мецената отпроситься после обеда с работы, так как он нужен ему, а для чего, скажет только завтра.

Мишка и сейчас решил не портить ему настроения и на другой день пришел в «Лициний», где они обедали обычно, с тем, что после обеда он свободен.

— Отлично, стало быть, все это время принадлежит мне.

— А что тебе нужно от меня?

— Все зависит от того, сколько у тебя денег, — заявил Дюри, пытливо вглядываясь в него.

— Увы, немного. После того, как я уплачу за обед, останется всего два форинта.

— Всего лишь? — с укором, чуть ли не с возмущением воскликнул Дюри.

— К сожалению, так обстоят дела, — пробормотал Мишка, краснея. Но, заметив, что Дюри стал мрачным, спросил его сдавленным голосом: — А зачем тебе?

— Хотелось бы хоть разок покутить. Знаешь, вместе, вдвоем! Вот уже несколько дней меня преследует непреодолимое желание сделать небольшую вылазку.

— И ради этого заставил ты меня отпроситься с работы?

— Признаюсь, ради этого.

— А что ты называешь «вылазкой»?

— Во-первых, мы наняли бы коляску и, как баре, поехали бы в Зуглигет, скажем, в «Прекрасную пастушку.

— Для этого, пожалуй, хватит и двух форинтов, только на что мы будем ужинать потом? Нет, нет, мы не имеем права на такое сумасбродство!

— А ты не можешь достать где-нибудь денег? — мягко и убедительно попросил его Дюри. — Подумай, старина!

— Сейчас? Ей-богу, не могу, но завтра попрошу аванс у господина Надя.

— А нет у тебя каких-нибудь драгоценностей?

— Ни золота у меня, ни серебра, — процитировал Мишка из известной в Сечене присказки, популярной во время депутатских выборов.

— А чем согрешили часы в твоем кармане? Мастеровой кинул жесткий, строгий взгляд на своего друга,

но тот выдержал его и даже бровью не повел. Казалось, он понятия не имеет о том, как гадко ведет себя. «Большой ребенок, — подумал Мишка, — капризный, но невинный».

— А что ты задумал с этими часами, дружок?

— Отдай их в залог.

— Это невозможно! — раздраженно воскликнул Мишка. — Отец купил мне их в подарок, когда повез в Лошонц, ты же помнишь, это единственное, что осталось мне от него на память. Стоят они немного, это недорогие часы, но я не могу расстаться с ними.

— Брось, ты же каждый день расстаешься, когда вечером выкладываешь на стол и спишь без них.

— Но они хоть тиканьем входят в мои сны.

— Ты можешь их выкупить завтра.

— Нет, нет, этого ты не проси!

— Михайка, заложи, если любишь меня.

И он до тех пор ластился, умолял, пока Мишка не сдался. Они отнесли часы в ломбард и наняли коляску, которая помчала их в Зуглигет. В «Прекрасной пастушке» Дюри вдруг страшно захотелось пить.

— Михайка, дружочек, знаешь, что я тебе скажу? Ну, почему бы нам не погулять на славу? Давай выпьем бутылку французского шампанского.

— Боюсь, друг мой, что ты чувствуешь свою погибель, — сказал Мишка Тоот. — Что станется с тобой, коли у тебя будут такие привычки? Мне плакать хочется, а не шампанское пить.

—. Только один-единственный раз сделай мне такое одолжение. Больше никогда не попрошу.

— Честное слово?

— Да. Я хочу только, чтобы ты доказал свое хорошее отношение ко мне.

— Как же ты можешь сомневаться в этом?

— Тогда закажи шампанское.

— С удовольствием закажу, мне денег не жаль, а стыдно своей слабости — ведь я попустительствую тому, что тебе не полезно, а безусловно вредно.