Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

Но все это мало интересовало Мари. Главное событие вечера — празднование не-знаю-сколько-летия госпожи Палойтаи — проплывало по поверхности, а сквозь него то и дело пробивались, проталкивались всякие другие примечательные явления. Для Мари, например, когда она ела жаркое, одно незначительное событие разрослось до великого. Девушка исподтишка глянула на Ности, сидевшего наискосок от нее между двумя хорошенькими женщинами — супругой Густи Пажита и женой Дюртшани, и как раз в этот момент взгляд Фери полетел к Мари (а может, он и раньше тут рыскал), одним словом, две горящие планеты столкнулись. Оба сразу отвели взгляд, а Мари вдобавок еще покраснела, уставилась в тарелку, словно кающаяся Магдалина, и погрузилась в размышления: «Если мое лицо наводит на него грусть, зачем он тогда на меня смотрит?»

Рядом с Фери возникла небольшая перепалка. Редактор Клементи поднял внеочередной тост за Михая Тоота, но когда он произносил цветистую фразу, предлагая бросить взгляд в прошлое, его ворчливо перебил Йожи Каби:

— Не стану я оглядываться, там нас били.

— В истории записано немало славных дел, — продолжал оратор.

— Один-единственный трюк был, когда короля Жигмонда в крепости Шиклош заперли, — возразил Каби. — А вот хотел бы я знать, как он оттуда выбрался! И он угрожающе потряс кулаками.

— Наверное, какой-нибудь Ности выпустил его за хорошие денежки, — раздался откуда-то насмешливый голос.

В глазах Фери, до сих пор молча сидевшего между двумя красивыми соседками, вспыхнули молнии. Будучи человеком вспыльчивым, он даже зашипел и громко, угрожающе произнес:

— Тут кто-то чересчур осмелел! (Взбешенным взглядом он обвел подковообразный стол.) Кто это был?

В возбуждении он был красив, как растревоженный тигр, которого задело острие стрелы. По крайней мере, Мари он очень понравился. Наступила мертвая тишина. Никто не ответил.

— Среди нас есть немец, — покачал головой Йошка Каби и заржал.

Клементи на сей раз без помех продолжал свой тост, который свелся к тому, что в нынешнюю эпоху герои иные; прошло время Лехелов, Ботондов, Кинижи [121] …прошло время Лехелов, Ботондов, Кинижи… — Лехел, Вотопд — предводители боевых дружин, совершавших в первой половине X в. опустошительные набеги на страны Западной Европы и Балканы. Кинижи (? —1494) — герой войны с турками. , да здравствуют Михаи Тооты, побившие не турков, а евреев, приобретшие честным трудом земли предков и обрабатывающие их даже старикам на зависть.

Михай Тоот, сидевший чуть дальше, напротив дочери, заметно смутился; похвалы вертлявого редактора вообще-то подозрительны, люди сразу начинают гадать, во сколько они могут обойтись. Тоот был почтенным пожилым господином с сединой в волосах и твердыми, решительными чертами лица; говорил он мало, но всегда рассудительно. Высокий выпуклый лоб, ясные глаза свидетельствовали о незаурядном уме, и лишь неловкие движения выдавали в нем ремесленника.

— Но-но, — пробормотал он, стараясь спрятаться за плечами крупнотелой супруги пастора из Мезерне, к которой его подсадили за кавалера.

Между тем вслед за Клементи поднялись и многие другие не слишком чопорные господа и подошли к Тооту чокнуться. Среди них был и Ности.

— Я исправник Ности.

— Заметил, — улыбнулся Михай Тоот.

— Человека труда, то есть противоположный полюс, — продолжал Фери, — хочет почтить представитель безделья.

— Безделье! — бесцеремонно перебил Клементи, — это как считать. Кто любит работать? Только глупцы и любят. Разве неправда? Я апеллирую ко всем умным людям. Вот пчелы, самые большие труженики среди животного мира, а ведь они тоже не любят работать. Слышал я, завезли один улей в Бразилию, а пчелы, увидев, что там вечное лето, подумали про себя: к чему теперь трудиться? И больше не работали!

— Ай-ай-ай, Клементи, — пристыдила его госпожа Чашка, когда разговор вокруг Михая Тоота сделался общим, — что случилось? Вы что сегодня дурите? Сначала хвалили труд, теперь честите на все корки.

— А я человек разносторонний, — защищался Клементи, обеими руками почесывая хитрую физиономию. — И потом я только господина Ности имел в виду, который в летнем климате родился.

— Да, но вот лето мое лишь до моей весны продлилось, — с некоторой горечью ответил Фери. — Теперь, пожалуй, и мне хлеб насущный трудом добывать придется.

— Не надорвитесь, ваше превосходительство, — засмеялся редактор.

— Право, дорогой господин редактор, бросьте меня превосходительством величать.

— Ну, нет! Королевскому и императорскому камергеру полагается превосходительство. («Гм, значит, камергер, — вздохнула Мари, — то-то он такой гордый».)

— Это только для склепа, — скромно ответил Фери, — для фамильных костей. А мне скорее титул «благородия» подходит, и его-то носить надо, сознавая, что предназначен он был другому, более способному, более энергичному человеку.

— Ух, ты! — вскрикнул прислушивавшийся одним ухом толстощекий Йошка Каби, обычно великий молчальник, но под воздействием вина начинавший трещать как заведенный. — Брось стесняться! Чего ты стыдишься? Кто хлеб комитетский хватает, тот его и кусает. Я б не стеснялся, коли тебя оставил бы с носом! И точка! Признай, только, брат, что хитер немец. А я тебе скажу, что так и надо, ведь не будь немец хитрым, нам бы не на ком было гнев свой излить, а без этого удаль нации давно б плесенью покрылась.

После сей речи Ности, как младшему, полагалось пройти на противоположную сторону и чокнуться с Йожи Каби.

— Кажется, он приятный молодой человек, — заметил, обратившись к соседке, Михай Тоот.

— Гм, — ответила пасторша, устремив вслед молодому человеку галочьи глазки и помаргивая ими. — Слыхала я, малость ленив он. Да и с отцом его не все чисто. А уж тот как спесив, особливо во время парламентских сессий! Вечно в кармане «Пешти напло» таскает, а попадется ему кто навстречу на улице, кого он узнать не пожелает, вытащит газету да уткнет в нее свою физию, вид делает, будто читает, так и проходит мимо людей. Вот таким вздором и развлекали друг друга гости за ужином, что, разумеется, долго занимать всех не могло, разве только тех, кто не прочь посидеть за столом допоздна. У молодежи обоего пола чесались пятки, они к танцам готовились, старики мечтали о картах, к жетонам своим стремились, и все с нетерпеньем поглядывали, когда же встанет из-за стола возглавлявшая его мама Фрузина. Она б уже встала, да вот пустобрех Подвольский никак не мог поставить точку: его пестрые любовные приключения вились, цепляясь друг за друга, будто плети ежевичных кустов.

Наконец хозяйка дома поднялась, послышался шелест, словно взлетела большая стая птиц. Тотчас прозвучали призывы к действию. «Долой столы!» — шумела молодежь. «Вперед, господа, на битву!» — строились в боевые порядки картежники. И лишь рабы вечной жажды беспомощно ожидали, пока хозяин отведет комнату под «буфет», куда можно будет забраться и попивать там винцо, чубуки покуривать да поспорить вдоволь, а то и песню спеть.