Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Порченая

Любопытные, что шныряли туда-сюда вокруг безмолвного сумрачного дома, перешептывались с грубоватой насмешкой:

— Чокнутый-то наш аббат, видать, больше по святым местам паломничает, чем молится!

Но в ближайшее воскресенье вновь видели черный капюшон возле алтаря: аббат истово отвешивал поклоны и молился с рвением кающегося.

Прошло чуть больше года с тех пор, как таинственный монах зажил в Белой Пустыни замкнутой и уединенной жизнью, и вот вечером в Страстную пятницу, после выноса плащаницы, две женщины, повстречавшись у ограды кладбища, поздоровались и, степенно беседуя, пошли вместе к городку.

Одной из них была Нонон Кокуан, портниха, второй — Барб Коссерон, служанка доброго кюре Каймера. Обе из породы любопытных кумушек, что жадно подбирают по всей округе оброненные словечки и потом вдохновенно стряпают из них такие блюда, что сам великий алхимик-дьявол не знает, как за них взяться, чтобы докопаться до истины.

Барб была постарше Нонон и красотой, как в молодости портниха, никогда не отличалась. В дом кюре поступила она еще девчонкой, ни одного, даже самого отъявленного деревенского вертопраха, собой не соблазнила и возымела о своей добродетели самое лестное мнение, а от восхищенных взглядов набожной Нонон чувствовала себя добродетельной вдвойне.

«Барб приблизилась к самим господам священникам», — говорила Нонон с почтительной завистью, которая привязывала ее к подруге прочней цемента. Чего бы она не отдала, чтобы оказаться на месте Барб! Все отдала бы! И взяла в придачу поджатые ниточкой губы, плоскую, как гладильная доска, грудь и желтую, сухую морщинистую кожу. Ах, Барб, Барб, главная законодательница и образец хороших манер для всех деревенских хозяек, наставляющая их на путь истины, снисходительно и свысока обращаясь «дочь моя»! Нонон, может, и не стерпела бы от приятельницы такого снисхождения, если бы та не пребывала подле самих господ священников, а значит, в глазах портнихи, на недосягаемой высоте. Нежная Нонон мечтала умереть служанкой в доме кюре и видела в Барб идеал, давно лелеемый ее сердцем.

— Барб, моя дорогая, — заговорила портниха с таинственным видом, с каким всегда сплетничают набожные старые девы, — вы ведь приближены к церкви и можете мне сказать, снял ли наш досточтимый епископ Кутанский отлучение с господина аббата де ла Круа-Жюгана.

— Во-первых, дочь моя, аббат не отлучен, на него наложена епитимья, он отрешенный, — ответила Барб Коссерон с таким ученым видом и такой гордостью за свои познания, что ее плоская голова казалась куда выше докторской шапочки. — Во-вторых, он как был, так пока и остается отрешенным. Другого чего про него не знаю. Мы пока из епископии ничего не получали. Две недели из Кутанса никаких новостей, а я уверена: разреши господин епископ аббату де ла Круа-Жюгану служить и исповедовать, первым он известил бы господина кюре Каймера. И вся премудрость!

Барб высоко задрала подбородок, гордясь последним изречением: так говорил приходский викарий с кафедры всякий раз, когда затруднялся в истолковании мудреного текста.

— А раз так, то страннее странного… — задумчиво проговорила Нонон, словно бы рассуждая сама с собой.

— И что же, дочь моя, вам показалось странным? — осведомилась Барб кисло-сладким топом.

— А вот что, — отвечала Нонон, наклоняясь к Барб поближе, словно у изгородей по обеим сторонам дороги отросли уши. — Вчера в конце службы, когда пели последнюю молитву, хозяйки Ле Ардуэй на обычном месте не было, она прошла в ризницу, а за нею следом и аббат де ла Круа-Жюган.

— Вам померещилось, дочь моя, — сухо отвечала Барб, степенно опустив глаза долу.

— Вовсе нет, — возразила Нонон, — я видела ее, как вижу сейчас вас, почтенная Барб Коссерон. У алтаря была одна я, все остальные молились у плащаницы. Толпился народ и возле исповедален — той, что в приделе Девы Марии, и той, что у самого входа, а из старой, которая возле купели и источена жучком, где когда-то исповедовал духовных чад покойный кюре из Нефмениля, когда приезжал в Белую Пустынь, а теперь дьякон держит свечные огарки и медные подсвечники — их сняли, чтобы украсить церковь серебряными, — так вот из нее, клянусь спасением души, хотите верьте, хотите нет, вышла хозяйка Ле Ардуэй как есть в своей васильковой шубке и потихонечку, мелкими шажками, поднялась по боковой лесенке на клирос, где обычно молится господин аббат. И ради нее он прервал молитву, и они вместе прошли в ризницу.

— Если вы уверены, что видели ее, — подхватила Барб, уже сгорая от желания поверить в самое что ни на есть невероятное, — то и я скажу вслед за вами: странно, очень странно. Какие дела могут быть у хозяйки Ле Ардуэй с аббатом де ла Круа-Жюганом, который лишен права исповеди? Да и господин аббат — спасибо, если двух-трех человек в приходе словом удостаивает, считая нашего доброго кюре! И при чем тут хозяйка Ле Ардуэй, не понимаю!

— То-то и оно! — подхватила Нонон. — Как всегда, вы сказали чистую правду, достойная Барб! Но если я назову, с кем из троих аббат беседует всего чаще, вы рот раскроете от удивления.

Барб остановилась посреди дороги и посмотрела на Нонон глазами старой кошки, почуявшей в крынке сметану.

— Так вот, выходит, чем вы интересуетесь? — с ханжеским осуждением протянула она.

— А что мне остается? — горестно воскликнула Нонон. — Вы-то, Барб, живете как благородная, а я всего-навсего швея-поденщица и не имею чести — (слово «честь» Нонон выделила и особо подчеркнула) — оставаться постоянно в доме господина кюре под покровом Господа Бога, не стряпаю обеды для причта, не исполняю поручений нашего доброго пастыря. Мне приходится вставать до свету и обходить всю округу, чтобы раздобыться работой. В Белую Пустынь я возвращаюсь только поздней ночью, потому и знаю много такого, чего вы, уважаемая и почтенная Барб, по причине вашей почтенности знать не можете.

— И что же вы, дочь моя, узнали о хозяйке Ле Ардуэй и аббате де ла Круа-Жюгане?

Любопытство Барб кипело, пузырилось, обжигало и переливалось через край.

— Ничего особенного, — ответила Нонон, которая искренне любила Жанну Мадлену, хоть и не устояла перед гнездящейся в каждом женском сердце страсти посплетничать. — Знаю только, и знаю доподлинно, что господин аббат и Жанна Мадлена Ле Ардуэй знакомы куда теснее, чем кажется. Понятное дело, господин аббат, дворянин и в прошлом шуан, не переступит порога скупщика монастырской земли, но он видит Жанну Мадлену, благородную мадемуазель, урожденную де Горижар, у старой Клотт. Аббат частенько бывает у старухи и встречается там с Жанной. Мне младшенькая Ингу рассказывала: как только они приходят, то отсылают ее из дома — уроки учить или на огород играть в камешки.