Пэлем Вудхауз - Вся правда о Муллинерах (сборник)

— Как похоже на мужчину! — сказала Глэдис. — Валить все на невинного котика!

— Ланселот говорит, у него есть что-то такое в глазах.

— Ну, когда я встречусь с Ланселотом, — сказала Глэдис, — он увидит что-то такое в моих глазах.

Она удалилась, ритмично выдыхая языки пламени через нос. Опечаленный Уорпл вздохнул и возвратился к своей неовортуистской скульптуре.

Примерно пять минут спустя Глэдис, проходя через Макстон-сквер на пути к Ботт-стрит, внезапно замерла на месте. Зрелище, представившееся ее взору, заставило бы окаменеть любую невесту.

По тротуару в направлении дома № 11 двигались две фигуры. Вернее, три, если причислить к ним угрюмую собаченцию полутаксовой породы, которая семенила несколько впереди двух других, прикрепленная к поводку. Одной из двух прочих фигур был Ланселот Муллинер, крайне элегантный в сером твидовом костюме и новой фетровой шляпе. Он-то и держал поводок. В другой фигуре по портрету, который видела на мольберте в студии Ланселота, Глэдис узнала эту новейшую Дюбарри, [23] Мари Жанна Дюбарри, фаворитка Людовика XV, гильотинирована во время Великой французской революции. Ее имя стало символом аристократического распутства. эту печально известную разрушительницу домашних очагов и разорительницу любовных гнездышек, Бренду Карберри-Пэрбрайт.

В следующий миг они поднялись по ступенькам номера одиннадцать и скрылись внутри, где их ожидали чашечки чаю и, возможно, немного музыки.

Примерно полчаса спустя Ланселот, с трудом вырвавшись из вертепа филистеров, помчал домой на быстрокрылом такси. Как всегда после длительного тет-а-тет с мисс Карберри-Пэрбрайт, он ощущал себя ошарашенным и отупелым, будто плавал по морю клейстера и наглотался немалого его количества. Твердо знал он лишь одно: ему необходимо выпить, а потребные для этого напитки находятся в шкафчике за диваном в его студии.

Он расплатился с шофером и кинулся в дом, а его язык сухо дребезжал, ударяясь о передние зубы. И тут на его пути встала Глэдис Бингли, которая, как он полагал, находилась далеко-далеко.

— Ты! — вскричал Ланселот.

— Да, я! — сказала Глэдис.

Долгое ожидание не помогло ей обрести душевное равновесие. После того как она вошла в студию, у нее достало времени топнуть ногой по ковру три тысячи сто сорок два раза, а число горьких улыбок, которые скользнули по ее губам, равнялось девятиста одиннадцати. Она была готова для битвы века.

Глэдис стояла перед ним, и женщина в ней горела огнем ее глаз.

— У, Казанова! — сказала она.

— Кто у-у? — осведомился Ланселот.

— Ты на меня не укай! — вскричала Глэдис. — Укай на свою Бренду Карберри-Пэрбрайт. Да, мне все известно, Ланселот Дон Жуан Генрих Восьмой Муллинер! Я только что видела тебя с ней. И слышала, что вас водой не разольешь. Бернард Уорпл сказал, что ты женишься на ней.

— Нельзя же верить всему, что наговорят неовортуистские скульпторы, — неуверенно возразил Ланселот.

— Спорим, ты вернешься туда на обед, — заявила Глэдис.

Сказала она это наугад, основывая свое обвинение только на собственническом наклоне головы, который подметила у Бренды Карберри-Пэрбрайт при их недавней встрече. Вот, сказала она себе в ту минуту, идет мерзавка, которая намерена пригласить — или уже пригласила — Ланселота Муллинера отобедать у них по-семейному, а потом сводить ее в кино.

Но выстрел попал в цель. Ланселот понурил голову.

— Да, разговор о чем-то таком имел место, — признался он.

— Ага! — воскликнула Глэдис.

Ланселот устремил на нее истомленный взгляд.

— Я не хочу идти туда, — умоляюще сказал он. — Честное слово. Но Уэбстер настаивает.

— Уэбстер!

— Да, Уэбстер. Если я уклонюсь от приглашения, он усядется напротив и уставится на меня.

— Ха!

— Но так и будет. Сама у него спроси.

Глэдис быстро топнула по ковру шесть раз, подняв итог до трех тысяч ста сорока восьми. В ней произошла перемена: она обрела устрашающее спокойствие.

— Ланселот Муллинер, — сказала она, — выбирай! Либо я, либо Бренда Карберри-Пэрбрайт. Я предлагаю тебе дом, где ты сможешь курить в постели, сбрасывать пепел на пол, разгуливать в пижаме и шлепанцах весь день напролет и бриться только утром в воскресенье. А на что ты можешь надеяться, если выберешь ее? Дом в Южном Кенсингтоне (возможно, на Бромптон-роуд), где с вами, вероятно, будет жить ее мамаша. Жизнь, которая будет непрерывной чередой жестких воротничков, тесных штиблет, визиток и цилиндров.

Ланселот затрепетал, но она неумолимо продолжала:

— Вы будете принимать визитеров через каждый четверг, и ты должен будешь обносить их сандвичами с огурцом. Каждый день ты будешь выводить собаку погулять, пока не станешь отпетым собаковыводилой. Будешь обедать в Бейсуотере, а на лето уезжать в Борнемут или Динар. Сделай свой выбор, Ланселот Муллинер! Оставляю тебя наедине со своими мыслями. Но одно последнее слово. Если ровно в семь тридцать ты не явишься в номер шесть-а по Гарбридж-Мьюс в полной готовности повести меня обедать в «Ветчину с говядиной», я все пойму и буду действовать соответственно.

— Глэдис! — вскричал Ланселот.

Но дверь за ней уже захлопнулась.

Несколько минут Ланселот Муллинер, оглушенный, продолжал стоять там, где стоял. Затем его начало назойливо преследовать воспоминание, что он так и не выпил. Метнувшись к шкафчику, он достал бутылку, откупорил ее и уже наполнял стопку щедрой струей, когда его внимание привлекло какое-то движение на полу у его ног.

Там стоял Уэбстер и смотрел на него снизу вверх. В его глазах таилось знакомое выражение легкого упрека.

«Отнюдь не то, к чему я привык в резиденции настоятеля», — казалось, говорил он.

Ланселота парализовало. Еще острее, чем прежде, он ощутил, что скован по рукам и ногам, что попал в капкан, из которого нет спасения. Бутылка выскользнула из его ослабевших пальцев и покатилась по полу, янтарной струей изливая свое содержимое, но в томлении духа он этого даже не заметил. С жестом, какой мог сделать Иов, обнаружив на своем теле еще один гнойный струп, он отошел к окну и угрюмо уставился наружу.

Затем обернулся со вздохом и вновь посмотрел на Уэбстера, а посмотрев, замер как завороженный.

Открывшееся ему зрелище могло ошеломить человека и более сильного, чем Ланселот Муллинер. Сначала он не поверил своим глазам. Затем медленно-медленно до него дошло, что видит он отнюдь не галлюцинацию, порожденную воспаленным воображением. Немыслимое свершалось на самом деле.

Уэбстер скорчился на полу возле расширяющейся лужицы виски. Но не ужас и отвращение понудили его скорчиться. Скорчился он потому, что, скорчившись, ему легче было добраться до крепкой влаги и сподручнее взяться за дело. Его язык погружался в виски, исчезал во рту и вновь погружался с равномерностью и быстротой поршня.