Дин Лин - Солнце над рекой Сангань

— Ее дядя сказал, что не станет мешать тебе. Ты ведь председатель Крестьянского союза, не можешь не бороться с помещиками. Только бы ты понял… Ведь мы одна семья…

Она залилась пронзительным, как крик цапли, бесстыдным и страшным смехом, от которого Чэн Жэнь сразу пришел в себя. Точно сбрасывая с плеч тяжелую ношу, он хрипло закричал:

— Убирайся! Вон отсюда!

Старуха в испуге отступила, растерянно бормоча что-то. Не помня себя от стыда и гнева, он отбросил сверток и крикнул:

— К чорту вашу землю! Вздумали подкупить меня? Не выйдет! Уноси свое добро! Настанет день, и мы с тобой рассчитаемся!

Женщина бросилась к двери, семеня маленькими ножками, потом остановилась и, держась рукой за косяк, перевела дух и начала дрожащим голосом:

— Наша Хэйни…

— Не смей произносить ее имя! Замолчи! — Чэн Жэнь вскочил с кана и стал перед ней, сжав кулаки. От страха, что он набросится на нее, она пригнула голову, но закричать побоялась.

Язычок пламени, вспыхнув, осветил ее искаженное страхом лицо, спутанные волосы, испуганно расширенные глаза, перекосившийся рот с желтыми зубами. Бешенство душило Чэн Жэня, и он вдруг зло рассмеялся:

— Не уходишь, скотина? А старик твой уже арестован. Его заперли в сарае на заднем дворе Сюй Юу. Ступай домой, поплачь да гроб заготовь!

Женщина съежилась и медленно отошла от него. Он следовал за ней до самых ворот; тут она вдруг обернулась, посмотрела на него и с громким воем выбежала за ворота. Чэн Жэнь постоял еще немного, пока ее плач не затих вдали. Он точно избавился от кошмара, точно вышел из тесного ущелья на простор. Он медленно повернулся и взглянул на осеннее небо. Равнодушно мигали далекие звезды. Из дома уже не доносился храп. Только бойко стрекотали сверчки да напротив него в темной узкой клетке забил крыльями и громко запел петух.

«Нельзя плестись в хвосте у народа! Нельзя отставать от него, нельзя забывать о корне, тебя вскормившем!» — снова пронеслось в мозгу у Чэн Жэня. Все его сомнения, все смутные страхи как рукой сняло. Он выпрямился и свободным легким шагом вернулся в комнату.

Вся деревня пришла в движение. Старики потянулись к старикам, молодые — к молодым, женщины — к женщинам. Встречаясь, люди радостно поглядывали друг на друга, останавливались поговорить, передавали из уст в уста необыкновенную новость. Сначала на всех лицах выражалось недоверие; крестьяне тревожно расспрашивали активистов, ополченцев, осаждали вопросами деревенские власти. Известие об аресте Цянь Вэнь-гуя подтверждалось со всех сторон и уже обрастало фантастическими подробностями. Так, рассказывали, что Чжан Чжэн-го долго не мог найти Цянь Вэнь-гуя и вытащил его, в конце концов, из-под соломы в хлеву. Другие говорили, что когда Чжан Чжэн-го вошел, Цянь Вэнь-гуй лежал на кане и сказал только:

— A-а, явился, я давно уже поджидаю тебя!

Рассказывали, что ополченцы не посмели прикоснуться к Цянь Вэнь-гую и Чжан Чжэн-го самому пришлось его связать и будто Цянь Вэнь-гуй, боясь ночного холода, надел новые фабричные носки и черный шерстяной халат. А может быть, он хотел явиться к праотцам в приличном виде.

Старухи еще сидели по домам и готовили завтрак, а молодежь уже вся разбежалась — ей было не до еды. Все устремились к дому Сюй Юу, но там в воротах стояли ополченцы и никого не пропускали. Среди любопытных нашлись ловкачи, которые все же проникли во двор под предлогом, что идут к жильцам, но они вернулись ни с чем. До обитателей дома Сюй Юу донесся на рассвете лишь какой-то шум из самого маленького дальнего двора, где находился пустой дровяной сарай с земляным каном и гнилыми щепками в углу. Но ворота в этот двор были крепко заперты. У ворот и во дворе стояли ополченцы, и любопытным пришлось отступить. Но кто-то все же уверял, что, поглядев в щелку, видел, как Цянь Вэнь-гуй в задумчивости обмахивался веером.

— Для такого дела слишком ученые не годятся, — рассуждали крестьяне. — Вчера из уезда пришел агитатор Чжан — вот это другой разговор. Не беда, что он такой молодой: он вырос с винтовкой, немало прожил в нашем районе, прошел через все испытания.

Народ, точно на ярмарке, прогуливался по улице, толпился перед классной доской. Стоявшие в передних рядах читали новости вслух. Все смеялись от души. Люди останавливались перед окном кооператива, просовывали голову внутрь и старались услышать или прочесть на лицах активистов, о чем идет речь.

Мать Гу Чан-шэна и думать не стала о завтраке. Пригладив на макушке жидкие волосы, она, как всегда, заняла свой пост на улице. Дочь ее то и дело выбегала за ней, звала домой, но она не трогалась с места и спрашивала каждого прохожего:

— Слыхал, что у нас случилось? Знаешь, кого арестовали?

Болтливая старуха давно всем надоела, и обычно ей отвечали кое-как, лишь бы отделаться от нее. Но сегодня, на радостях, люди забыли о ее вздорном нраве и останавливались послушать, и тогда она не теряла времени даром:

— Эх, вот мы и дождались ясного солнышка! Будь коммунисты и во сто раз мудрее, не сбрось они этого злодея, не светить бы солнцу. Однажды зимой в свободное время отец моего сына продавал лепешки с орехами, а Цянь Вэнь-гуй набросился на нас: мы, мол, наживаемся, а его не уважаем, и под Новый год отобрал у мужа корзину с лепешками. Что тут было делать? Снесли мы ему десять цзиней орехов, цзинь белого сахару. А он, негодяй, швырнул все подарки наземь, обвинил всех в нарушении закона да еще хотел отослать моего мужа в волость на расправу. Снова кланялись мы да откупались деньгами. Еле-еле спаслись. А потом он задумал нашего сына, Гу Чан-шэна, послать на каторгу, на рудник Техун. Кому не известно, что это за гора? Оттуда не возвращаются. Пришлось продать свинью. Эх! Вот бы нам теперь за свинью рассчитаться! Ведь тянула она цзиней на семьдесят-восемьдесят.

Го Фу-гуй, Ван Синь-тянь, Цин-хуай — сын Хоу Чжун-цюаня — и другие молодые парни потолкались в кооперативе, а потом, следом за Чжан Юй-минем и Ли Чаном, отправились в дом старого Ханя. Им тоже не терпелось узнать подробности ареста.

Ополченцы (и откуда их столько набралось?) непрерывным потоком бежали куда-то, как видно, по крайне важному делу. Но когда их расспрашивали, они с озабоченным видом отмалчивались.

Хотя было еще рано и солнце осветило лишь верхний край стены, помещик Хоу в накинутом на плечи халате, как всегда, вышел из дому и тихонько уселся на свое обычное место, чтобы погреться на солнце. Никто на него не обращал внимания, а он напряженно прислушивался к разговорам, силясь все запомнить, чтобы потом на досуге обдумать все слышанное. Сегодня, словно нарочно, то и дело пробегая мимо старика, Цин-хуай с крайне довольным видом орал во весь голос: