Пэрл Бак - Сыновья

Тогда Ван Средний сказал:

— Пойдем, осмотрим все наши земли, где они находятся и как лежат, заглянем также и на дальние участки. Наш отец был так жаден к земле, что под старость, когда в голодные годы земля была дешева, скупал ее везде, и наши участки разбросаны по всей округе, а некоторые из них не больше нескольких шагов в длину. Если ты решил быть помещиком, то лучше, чтобы все твои участки лежали поблизости и в одном месте, тогда ими легче будет управлять.

Это показалось им обоим справедливым, и они встали после того, как Ван Старший заплатил за кушанья и вина дал на чай прислужнику. Они пошли к выходу, — Ван Старший впереди, — и посетители чайного дома вставали и кланялись им, чтобы всем было известно, что они знакомы с такими знатными людьми. Старший брат с добродушной улыбкой непринужденно отвечал на поклоны, потому что любил почет, а средний проходил мимо, опустив голову, и слегка кивал, ни на кого не глядя, словно боялся, что если он будет слишком приветлив, каждый сможет его остановить, отвести в сторону и попросить денег взаймы.

Так оба брата отправились осматривать землю, и младший замедлял шаг, чтобы итти в ногу со старшим, который за последнее время растолстел, отяжелел и отвык ходить пешком. Дойдя до городских ворот, старший брат устал и подозвал погонщиков, которые держали под уздцы двух оседланных ослов, дожидаясь нанимателей; братья уселись верхом и выехали за городские ворота.

Весь этот день братья провели на своих полях и только в полдень остановились закусить в придорожной харчевне; они заезжали на каждый, хотя бы и отдаленный участок, внимательно осматривали землю и проверяли работу арендаторов. И арендаторы держались с ними смиренно и боязливо, потому что это были новые помещики, и Ван Средний отмечал лучшие из участков для продажи. Он наметил к продаже все земли, принадлежавшие младшему брату, кроме небольшого участка, примыкавшего к старому дому Ван Луна. С общего согласия братья не подходили близко ни к дому, ни к тому высокому холму, где под большой финиковой пальмой был похоронен их отец.

К вечеру они снова вернулись в город на усталых ослах, спешились у ворот и заплатили погонщикам условленную цену. Но погонщики тоже устали, бегая за ослами целый день, и просили прибавки, потому что им пришлось сделать такой конец, что башмаки у них совсем порвались. Ван Старший прибавил бы им, но Ван Средний не захотел и сказал:

— Нет, я заплатил вам что следует, а до ваших башмаков мне нет никакого дела.

И он ушел, не обращая внимания на то, что погонщики бранились вполголоса. Оба брата подошли к своему дому и, расставаясь, посмотрели друг на друга, как сообщники, и Ван Средний сказал:

— Если хочешь, пошлем наших сыновей через неделю, я сам отвезу их.

Ван Старший кивнул одобрительно и устало шагнул в ворота, — во всю свою жизнь ему не приходилось столько работать, сколько в этот день, и он подумал, что быть помещиком нелегкое дело.

В назначенный день Ван Средний сказал старшему брату:

— Если твой второй сын готов, то мой готов тоже, и завтра на рассвете я повезу их в тот южный город, где живет наш брат, передам их с рук на руки, и пусть он делает с ними, что хочет.

В тот же день Ван Старший выбрал свободную минуту и, позвав к себе второго сына, посмотрел на него внимательно, желая разглядеть, годится ли он для той цели, для которой предназначен. Юноша явился на зов и в ожидании остановился перед отцом. Роста он был небольшого, очень хрупкий и болезненный на вид, некрасивый к тому же, очень застенчивый и боязливый; руки у него вечно дрожали, а ладони были потные. Он стоял перед отцом, повесив голову, бессознательно ломая дрожащие руки, по временам искоса взглядывал на отца и снова опускал голову.

Ван Старший с минуту пристально смотрел на него, видя его в первый раз наедине, отдельно от других братьев и сестер, потом сказал неожиданно, словно размышляя вслух:

— Лучше было бы, если бы ты был старшим, а тот был бы на твоем месте, — он крепче тебя и больше годится в генералы, а ты на вид такой слабый, что я не знаю, усидишь ли ты на лошади!

Тут юноша упал на колени и, сцепив дрожащие пальцы, начал умолять отца:

— Отец мой, мне ненавистна даже мысль о войне, я хотел бы стать ученым, я так люблю книги! Отец, позволь мне остаться дома, с тобой и с матерью, я даже не буду проситься в школу, нет, я один буду читать и учиться как можно лучше и ничем тебя не огорчу, если ты не отошлешь меня в солдаты!

Ван Старший мог бы поклясться, что он ни словом не обмолвился обо всей этой затее, а она все-таки вышла наружу, — на самом же деле он ничего не мог держать в тайне. Он был такой человек, что невольно выдавал себя, если у него была какая-нибудь затаенная мысль или цель, — и вздохами, и стонами, и недоговоренными речами, и многозначительным взглядами. Он поклялся бы, что никому ничего не говорил, а на самом деле проговорился старшему сыну, а ночью — своей наложнице, и в конце концов волей-неволей ему пришлось сказать об этом жене, когда он пытался добиться ее согласия. Он так сумел рассказать все это жене, что она вообразила, будто бы сына ее сразу произведут в генералы, и дала свое согласие, думая, впрочем, что меньшего она и не ожидала для своего сына. Но старший сын, который был неглуп и понимал больше, чем можно было ожидать, судя по его жеманному, изнеженному виду и напускной рассеянности, приставал к младшему брату и дразнил его:

— Тебя отдадут в простые солдаты к нашему бешеному дядюшке!

Младший сын Вана был и вправду таков, что не мог видеть зарезанной курицы без того, чтобы его не стошнило, и совсем не мог есть мяса по слабости желудка, и когда брат стал его дразнить, он перепугался насмерть и не знал, что ему делать. Он не поверил брату, но все же не спал всю ночь, а изменить он ничего не мог, — оставалось только ждать, когда его позовут, и броситься на колени перед отцом, прося о пощаде.

Однако, увидев, что сын стал на колени и умоляет пощадить его, Ван Старший рассердился, потому что был склонен к упрямству и раздражительности, когда чувствовал, что сила на его стороне; он закричал, топнув ногой по черепичному полу:

— Нет, поедешь! От такого счастья нам нельзя отказываться, твой двоюродный брат тоже едет, да и тебе следовало бы радоваться! Я сам в молодости был бы рад такому случаю, только он не подвернулся. Нет, меня отослали на Юг безо всякой цели, да и то я пробыл там недолго, потому что мать умерла и отец велел мне вернуться домой. А мне и в голову не приходило ослушаться отца, да и не могло прийти! Нет, мне не представилось случая выдвинуться благодаря положению дяди!

Тут Ван Старший неожиданно вздохнул, потому что ему пришла в голову мысль, какое высокое положение он мог бы теперь занимать, подвернись ему такой случай, как сыну, и как внушительно он выглядел бы в раззолоченном мундире, верхом на рослом полковом коне. Такими он представлял себе генералов, и сам себе он казался человеком огромного роста, каким и должен быть генерал. Он еще раз вздохнул, посмотрел на хилого сына и сказал: