Пэрл Бак - Сыновья

Купец Лиу посмотрел на нее ласково: он был такой хороший человек, что и всех других считал хорошими, он забыл, кто она такая и видел ли он ее раньше, — помнил только, что она жена почтенного человека, и сказал с уважением:

— Ты говоришь хорошо, так и следует: покойный был добрый хозяин, и это я слышу ото всех. Что ж, я решу так: тебе будут давать двадцать серебряных монет в месяц, а жить ты можешь попрежнему на своем дворе; у тебя будут служанки и рабыни, тебя будут кормить, а сверх того давать ежегодно несколько штук материи.

Лотос старалась не пропустить ни слова и, услышав это, начала переводить глаза с одного брата на другого и, умоляюще стиснув руки, пронзительно завопила:

— Только двадцать? Как, только двадцать? Да этого мне не хватит на еду; у меня такой плохой аппетит, я не могу есть простую и грубую пищу!

Старый купец снял очки, посмотрел на нее с изумлением и сказал строго:

— Двадцать монет в месяц имеет далеко не каждая семья, и даже половины было бы довольно для многих семей, вовсе не бедных, когда глава семьи умер!

Тут Лотос заплакала уже непритворно, она плакала о Ван Луне и кричала:

— Зачем ты меня покинул, господин мой! Все меня бросили, а ты далеко и не можешь помочь мне!

Жена Вана Старшего стояла позади занавеса, а теперь отдернула его и знаками старалась показать мужу, как неприлично такое поведение перед лицом всех этих почтенных людей, и была в таком беспокойстве, что Ван Старший вертелся на стуле, делая вид, что не замечает жены, но в конце концов он вынужден был заметить, встал и завопил громко, стараясь перекричать Лотос:

— Господин, прибавь ей еще, только бы она не мешала нам!

Но Ван Средний не мог этого вынести, он встал и крикнул:

— Если давать больше, то пусть старший брат дает из своей доли. Это правильное решение: двадцати монет довольно, и даже больше чем довольно, все равно она их проиграет!

Он потому сказал это, что Лотос на старости лет пристрастилась к игре в кости и играла все время, когда не спала и не ела. Но жена Вана Старшего пришла в негодование и усиленно делала знаки мужу, чтобы он отказался платить, громко шепча:

— Нет, нет, вдовью часть следует выделить до раздела наследства! Почему мы должны больше о ней заботиться, чем другие?!

Поднялась суматоха, и миролюбивый старик-купец в смущении переводил глаза с одного на другого. Лотос ни на минуту не переставала вопить, и все мужчины растерялись от такого воя. Так продолжалось бы без конца, но тут Ван Младший возмутился и, неожиданно поднявшись с места, топнул тяжелым кожаным башмаком по черепичному полу и крикнул:

— Я прибавлю ей! Какая-нибудь горсть серебра ничего не значит. Мне надоело это слушать!

Это был хороший выход из положения, и жена Вана Старшего сказала:

— Ему это можно, он одинокий человек. Ему не нужно думать о сыновьях, как нам.

А Ван Средний улыбнулся, пожав плечами, словно говоря: «Что ж, не мое дело, если человек не умеет постоять за свое добро».

Но старый купец был очень рад и со вздохом достал платок и утерся, потому что дома у него жилось мирно, и он не привык к таким женщинам, как Лотос. Что касается Лотоса, то она, может быть, пошумела бы и еще, если бы не младший сын Ван Луна, который смотрел так грозно, что она решила замолчать. Она сразу замолчала и села на свое место, очень довольная собой, и хотя старалась горестно поджимать губы, но скоро забыла об этом, принялась разглядывать в упор всех мужчин и то-и-дело брала с подноса, который держала перед ней рабыня, арбузные семечки и грызла их крепкими, белыми и здоровыми, несмотря на старость, зубами. Она нисколько не стеснялась.

Так решена была судьба Лотоса. Тогда старый купец оглянулся и спросил:

— А где же вторая наложница? Я вижу, имя ее стоит здесь.

Он говорил о Цветке Груши, но никто из них не позаботился посмотреть, здесь ли она, и теперь все оглядывали большую залу, потом послали рабынь на женские дворы, но нигде в доме ее не оказалось. Тут Ван Старший вспомнил, что он совсем забыл позвать ее, и спешно послал за ней. Они дожидались ее около часа, пили в ожидании чай, прохаживались по зале, и наконец она пришла вместе со служанкой и остановилась в дверях зала. Но когда она заглянула внутрь и увидела мужчин, она не переступила порог, а, заметив среди них Вана Младшего, снова вышла во двор, и старому купцу пришлось самому итти к ней. Он посмотрел на нее ласково, но не прямо в лицо, чтобы смутить ее, и увидел, что она еще совсем молодая женщина, бледная и красивая, и сказал:

— Ты так еще молода, и никто тебя не осудит за то, что жизнь твоя еще не кончена; найдется и серебро, чтобы дать тебе хорошее приданое, — ты можешь вернуться домой и выйти за хорошего человека, делай, как знаешь.

Но ее такие речи застали врасплох, она не поняла их и, думая, что ее хотят куда-нибудь отослать, заговорила дрожащим и слабым от страха голосом:

— О господин, у меня нет дома, нет никого, кроме дурочки, дочери моего покойного господина, он оставил ее мне, и нам с ней некуда итти! Я думала, что нам можно жить в старом доме, а едим мы очень мало и носим только ситцевые одежды, шелковых я теперь никогда не надену, потому что господин мой умер, не надену до самой смерти, и мы никому в большом доме мешать не станем!

Старый купец вернулся назад и в изумлении спросил старшего брата:

— Кто эта дурочка, о которой она говорит?

И Ван Старший ответил с запинкой:

— Это наша сестра; бедняжка с детства не в своем уме, а отец мой и мать не морили ее голодом и не били, как делают другие с такими детьми, чтобы они поскорее умерли, и она жива и до сего дня. Отец мой приказал этой женщине заботиться о дурочке, и если она не выйдет замуж, дадим ей серебра и пусть живет, как ей хочется; она очень кроткого нрава и в самом деле никому не помешает.

И Лотос отозвалась неожиданно:

— Да, только не нужно давать ей много, потому что она привыкла к самой грубой пище и ситцевой одежде и всегда была рабыней в этом доме, пока мой господин не одурел на старости лет из-за ее белого личика, и уж, конечно, она сама приманила его, а что касается дурочки, то чем скорее она умрет, тем лучше.

Так говорила Лотос, и, услышав ее речь, Ван Младший посмотрел на нее таким яростным взглядом, что она запнулась и отвернулась в сторону, чтобы не видеть его черных глаз, и тогда он крикнул:

— Нужно и этой дать столько же, сколько старухе, — я прибавлю ей!

Но Лотос упрямилась и, не смея говорить громко, бормотала:

— Не годится старшей и младшей давать поровну, и к тому же она была моей рабыней!

Так она бормотала и, казалось, была готова завопить попрежнему, и, видя это, старый купец поспешил сказать:

— Верно, верно, и я приговариваю двадцать пять серебряных монет старшей женщине и двадцать младшей.