Ян Добрачинский - Тень Отца

Она никогда не могла спокойно воспринимать обиды, наносимые тем, кто слабее. Она подошла к старику, который по–прежнему стоял, сгорбившись и прикрыв покрывалом лицо. Мириам испытала странное чувство — будто этот человек несет на своих плечах какую‑то скорбную тяжесть, и если она обратится к нему, то будет вынуждена взять на себя часть этого бремени. Но все‑таки она спросила:

— Может, тебе что‑нибудь нужно, отец?

Он открыл лицо и устремил на нее взгляд своих светлых глаз, наполовину прикрытых тонкими веками.

— Я хотел идти с вашим караваном, — произнес он. Голос его слегка дрожал. — Я просил этого человека… Я возвращаюсь в святой город. Дорога пустынная и дальняя, а я один…

— Он не позволил тебе присоединиться к нам?

— Нет. Да еще и посмеялся надо мною. Сказал, что такие старики, как я, должны сидеть дома, а не шататься по дорогам.

— Как он мог такое сказать?! — воскликнула Мириам.

— Он молодой и сильный — ему неведомо, что такое старость. Наверное, ему кажется, что она к нему никогда не придет… А я должен идти.

— Я пойду и попрошу его.

— Он наверняка откажет и тебе.

— Но я все же попробую.

Мириам подошла к купцу, сидевшему на верблюде.

— Тот человек, — сказала она, указывая на старика, — просит, чтобы ты позволил ему идти с караваном.

Купец пожал плечами.

— Я ему уже сказал: не беру с собой старую падаль. Ну, возьму я его, а он тут же, едва выйдет за ворота, устанет. И что мне с ним делать? Оставить на дороге, чтобы его съели шакалы? Перестань о нем думать и собирайся — уже отправляемся.

— Я не могу его оставить.

— Хочешь остаться с ним?

— Я остаюсь.

— Ты с ума сошла?! Идем! Я обещал Клеопе, что доставлю тебя целой и невредимой до Иерусалима.

— Ты уже доставил меня сюда. Я тебе очень благодарна…

— Но это глупо. Ты одинокая девушка. До Иерусалима еще целый день пути.

— Позволь мне поступать, как я считаю правильным.

Купец что‑то сердито проворчал. Он, казалось, о чем‑то размышлял. Затем прицокнул верблюду и выехал вперед, возглавив готовый к отправлению караван. Он дал знак рукой, и верблюды тронулись. За ними пошла группа пеших. Еще миг — и они исчезли за воротами.

Мириам медленно направилась в сторону пожилого человека. Она приглушила в сердце печаль, которую вызвал отъезд каравана. «Они уже сегодня будут в Иерусалиме, — думала она. — Если бы я пошла с ними, то уже завтра утром могла бы увидеть Елизавету…» Ее нетерпение было огромным. И все же желание позаботиться о старом человеке оказалось сильнее.

— Это снова ты? — спросил старик, заметив ее. — Я думал, что ты идешь с их караваном и пошла с ними.

— Ты сказал, что ты одинок.

— Да, я одинок и пойду один.

— Тогда я пойду с тобой.

— Нет, нет! — возразил старик. — Ты хорошая девушка, но ты не можешь идти со мной: я слаб и стар, я буду медленно брести.

— Мы будем идти медленно и часто отдыхать.

— Нет, — не соглашался он. — На меня никто не нападет, потому что ничего с этого не будет иметь. Но если нападут на тебя, то я не смогу тебя защитить.

— Всевышний убережет нас от неприятных приключений.

— Ты смелая и благочестивая. Однако я не могу воспользоваться твоей добротой. Найди другой караван и присоединись к нему.

— Я пойду с тобой, отец.

— Ты настойчивая…

— Прошу тебя…

Старик больше ничего не сказал, только повернулся и направился в сторону ворот. Мириам шла рядом с ним. Они вышли из города на дорогу и какое‑то время шли вдоль колоннады лохматых пальмовых пней, пока не оказались среди красных голых скал под палящими лучами солнца.

Шаги пожилого человека становились все более медленными. Мириам слышала его тяжелое, сопящее дыхание. Дорога вела среди скал, исчезая за поворотом, чтобы потом, когда путники его достигнут, открыть новый изгиб. Каждый раз, когда они приближались к повороту, старик немного ускорял шаг. Со стороны можно было подумать, что он надеется на скорое приближение к цели, но, как только поворот оставался позади, он сразу ослабевал. Мириам была вынуждена поддерживать его.

К полудню старик был настолько утомлен, что они остановились. Мириам расстелила для него покрывало в тени скалы и помогла сесть. У нее была вода в кожаном бурдюке. Она подала ее старику. Тот пил долго, медленными глотками. Потом спросил:

— Кто ты?

Она улыбнулась.

— Обыкновенная девушка, каких много.

— Ты идешь в святой город?

— Еще дальше: в деревню в горах, где живут мои родственники.

— А где твои родители?

— Они умерли. Я живу с сестрой в Назарете.

— Тебя хорошо воспитали. Таких, как ты, не много. Молодые люди, как правило, не заботятся о стариках. Они заняты только собой и по отношению к старикам бывают черствыми.

— Может быть, родители не всегда понимают своих детей.

Он решительно покачал головой.

— Пока у родителей есть силы, дети пользуются их трудами, но когда приходит немощность, они отворачиваются от них.

Мириам в задумчивости поглаживала край своего покрывала.

— У тебя, отец, есть дети?

— Есть, — бросил он коротко и сильно сжал губы. Он смотрел перед собой в расселину скалы, полную камней, похожих своей формой на буханки хлеба.

— И, наверное, ты их очень любишь, — заключила она. — Наверняка ты не хотел бы, чтобы их коснулось несчастье.

— Конечно, — согласился старик.

— Ты молишься о них?

— Молюсь.

— Ты настоящий отец: ты не умеешь хранить обиды и всегда готов простить.

— Дети не нуждаются в прощении, — сказал он скорбно, — если не видят за собой вины. Может, это как раз мой грех, что я не умею быть суровым?

— Но даже Всевышний не хочет быть суровым. Он всегда готов простить и не любит наказывать… Он не хочет, чтобы Его боялись…

Мириам ощутила на себе внимательный взгляд старика. Его светлые глаза долго смотрели на нее из‑под нависших бровей. Под этим взглядом она невольно опустила голову.

— Откуда к тебе приходят такие мысли? — спросил старик. — Наверняка, этому тебя никто не учил: учители и священники говорят по–другому.

— Это правда, — призналась Мириам, — и все‑таки… разве не потому Он дал родителям такую любовь к детям, чтобы показать, как Он Сам любит?

Старик немного помолчал.

— Ты смело это сказала, — произнес он наконец, — словно ты не просто девушка… Мои дочери так думать не умеют, — вздохнул он.

— Может быть, они не умеют этого сказать, — тихо спросила Мириам?

— Ты защищаешь их, — в задумчивости он кивал головой, — хотя сама совсем другая. Дети… — старик снова вздохнул. — Когда они маленькие, мы заботимся о них, хотим им передать то, что считаем самым важным. Но они пренебрегают нашим даром и навлекают на себя наказание…

— А тебе, отец, хотелось бы их оградить от него?