Ян Добрачинский - Тень Отца

— Я не думаю…

— Однако они обещают. Ты ничего не знаешь, ты простой амхаарец, хотя и умеешь делать красивые вещи. Только не вздумай болтать, помни это! Царь перестал желать женщин, предпочитает мальчиков…

— Это отвратительно!

Костобар разразился смехом:

— Видишь, какой ты простак. Таковы царские обычаи… И мальчики в цене. У царя есть один особенно красивый и неглупый мальчик. Мы с ним в хороших отношениях; я приношу ему разные подарки. Это, конечно, стоит денег, но в будущем расходы окупятся. Впрочем, когда одной рукой даешь, в другую нередко что‑то перепадает.

Чиновник стал рассказывать все более и более отвратительные вещи. Иосиф старался не слушать его слов. Об омерзительных нравах, царящих при царском дворе, люди рассказывали много и охотно, возмущаясь, но и питая пристрастие к этим историям. Иосиф не выносил подобных разговоров, потому что они засоряли воображение. Услышанные рассказы даже вопреки воле оставались в памяти. Возникали вновь затем в мгновения слабости.

А ведь такие мгновения приходили, и он знал, что будут приходить. Отвечая на просьбу Мириам, Иосиф не питал иллюзий: даже самая большая любовь не отменит необходимости быть бдительным. Жертва, которую он принес, не совершается один только раз, ее надо приносить постоянно.

Костобар все болтал и болтал. Он непрерывно пил вино и был уже сильно пьян.

— Ты должен обо всем этом молчать, понял? — повторял он. — Я говорю тебе это, потому что ты мне понравился. Но это только тебе. Если ты начнешь болтать — конец. Тогда я буду вынужден сказать своему господину, а он… Понимаешь? Ты амхаарец, но ты мне нравишься. Ты делаешь красивые вещи. Не суй нос в дела высокопоставленных людей. Говорю тебе…

В конце концов язык чиновника окончательно заплелся. Слуги усадили его на осла и осторожно, поддерживая с обеих сторон, повезли вниз.

Прошло еще несколько шабатов*.

Однажды, когда Иосиф был занят какой‑то требующей большой срочности работой, он услышал за спиной знакомый голос. Удивленный, он отложил в сторону скобель, которым выравнивал бревно, и обернулся. Перед собой он увидел Савея — младшего из своих братьев.

Лицо брата было неаккуратно заросшим, грязные, спадающие на лоб волосы были давно не стрижены. Одет он был в старую, потертую мешковину. Он не подходил к Иосифу, только на расстоянии низко кланялся и издавал жалобные выкрики.

Иосиф сразу же понял, что произошло.

— Он умер, — рыдал Савей, — умер. Отошел в шеол**. Я пришел тебе об этом сказать.

Обычай предписывал броситься на землю, разорвать одежды и посыпать голову пеплом. Но Иосиф только низко наклонил голову. Он не умел причитать, как наемные плакальщицы. Иосиф любил отца, но уже тогда, когда прощался с ним в Вифлееме, был убежден, что больше не увидит его. Давно прошли времена, когда Иаков был полон сил и энергии. Тогда все в родном городе происходило в согласии с его волей. Он не был деспотом, но был человеком сильным, и многие люди искали у него совета и помощи. Потом все изменилось. Пришла немощность. Младшие братья не помнили отца таким, каким его помнил Иосиф. Жизнь рода шла в стороне от ложа старого патриарха. Лежа целыми днями в одиночестве, Иаков стал раздражительным и часто выходил из себя. Столько вещей его раздражало! Младшие сыновья не беспокоились об этом. Они приходили к отцу, говорили много и громко, рассказывали со смехом разные истории, не обращая внимания на то, нравятся они отцу или нет, а потом отправлялись заниматься своими делами. С Иосифом было иначе. Отец ему ничего не говорил, и между ними царило упорное, мучительное молчание. Иосиф был убежден, что у отца затаилась обида на него из‑за откладывания женитьбы. Однако по этому поводу Иосиф уже все сказал. Если же он начинал говорить о чем‑то другом, то вскоре прекращал, видя дремлющий взгляд Иакова. Иосиф не умел, подобно братьям, забавлять отца сплетнями.

Эти часы долгого молчания привели к тому, что у Иосифа появилось нечто вроде чувства вины перед отцом. Вернувшись от Захарии, он рассказал отцу, о чем говорил старый священник. О предложении Елизаветы Иосиф ничего не сказал: не хотел преждевременно связывать себя обещаниями. Они попрощались в молчании, только шею Иосифа сдавила петля сухих старческих рук. Спустя мгновение Иаков уже прижимал к своей груди сына и шептал: «Да хранит тебя Всевышний! Пусть Он безопасно проведет тебя обратно в землю отцов… Пусть…»

Иосиф не расслышал дальнейших благословений. Он уехал с чувством, что не сможет отплатить отцу за все, что от него получил. Здесь, в Назарете, Иосиф часто думал о нем, на расстоянии видел его лучше. Слишком поздно он стал сожалеть о каждом мгновении, проведенном в молчании у постели отца и так и не приблизившем их друг к другу. Иосиф неоднократно в молитвах просил прощения у Всевышнего за свою неумелость, надеясь, что за это Он отблагодарит Иакова Своей милостью. Возможно, думал Иосиф, мы потому не можем понять Всевышнего, что не умеем понять наших отцов…

Иосиф привлек к себе брата, и они горячо обнялись. Савей плакал — ему всегда легко было и смеяться, и плакать. У него уже были жена и ребенок. Он возделывал землю; ему нравились развлечения и разговоры с друзьями. Его очень любили.

Иосиф пригласил Савея в дом и окружил его сердечной заботой. Сообщив принесенное известие, Савей уже мог побриться, причесать и умастить волосы, избавиться от траура и переодеться в обычную одежду. За обедом младший брат рассказал Иосифу о том, как отец умирал. Иаков умер спокойно, простудившись во время первых морозов. Перед смертью он много говорил об Иосифе, расспрашивал о нем. Обрадовался, когда ему сказали, что Иосиф, наконец, нашел девушку, на которой хочет жениться. Старик мечтал о его потомстве и о возвращении на родную землю. Иаков напомнил сыновьям, что древняя земля Давида должна остаться собственностью Иосифа, независимо от того, когда он вернется в Вифлеем. Старик хотел, чтобы его старший сын построил себе дом именно на этой земле.

Иосиф слушал рассказ Савея с волнением. Все‑таки годы молчания не погасили чувств отца. Да и могли ли погасить? «Отец, — думал Иосиф, — это тот, кто не перестает ждать».

Закончив свой рассказ, Савей полез за пазуху и достал аккуратно завернутый в тонкую кожу предмет. Он развернул его, и Иосиф увидел перстень. Толстый, бесформенный кусок золота когда‑то, может быть, на что‑то и был похож, но теперь утратил все возможные очертания. Иосиф помнил этот перстень на худых пальцах отца. Согласно семейному преданию, он остался от Давида и всегда был собственностью старшего в роду.

— Отец велел отдать его тебе, — сказал Савей. — Потом ты должен будешь отдать его своему первенцу. Отец говорил: «Мне жаль, что я не смогу прижать к груди голову его сына, ведь у него обязательно будет сын».