Иоганн Гете - Собрание сочинений в десяти томах. Том шестой. Романы и повести

— Вашего прокуратора нельзя не похвалить, — сказало баронесса, — он повел себя умно, тактично, находчиво и наставительно, такими должны быть все, кто хочет удержать нас от ошибок или вернуть на праведный путь. Поистине, этот рассказ прежде многих других заслуживает название морального рассказа. Предложите нам еще несколько подобных историй, нашей компании они, несомненно, доставят удовольствие.

Старик.Хоть мне и приятно, что эта история снискала ваше одобрение, я все же огорчен, что вы ждете от меня других моральных рассказов, ибо этот у меня и первый и последний.

Луиза.Вряд ли вам делает честь, что в вашей коллекции нашелся всего лишь один рассказ высоконравственного содержания.

Старик.Вы неверно меня поняли. Это не единственная моральная история, какую я мог бы рассказать, но все они так похожи друг на друга, что кажется, будто ты говоришь об одном и том же.

Луиза.Пора уж вам наконец отвыкнуть от ваших парадоксов; они только сбивают с толку. Нельзя ли изъясняться попроще?

Старик.С величайшим удовольствием. Лишь тот рассказ заслуживает название морального, который показывает нам, что человек способен поступать вопреки своему влечению, когда он видит перед собой высокую цель. Этому-то и учит нас мною рассказанная, да и всякая другая моральная история.

Луиза.Значит, чтобы поступать морально, я должна поступать вопреки своему влечению?

Старик.Да.

Луиза.Даже если это доброе влечение?

Старик.Никакое влечение само по себе не может быть добрым, добрым оно бывает, лишь поскольку оно порождает добро.

Луиза.А если человеком владеет влечение к благотворительности?

Старик.Значит, надо себе воспретить и благотворительность, когда заметишь, что этим разоряешь собственный дом.

Луиза.А если постоянно испытываешь непреодолимое влечение к благодарности?

Старик.Природа уж позаботилась о том, чтобы благодарность никогда не стала безотчетным влечением человека, Но допустим, все же стала, так и в этом случае уважения заслужит лишь тот, кто скорее выкажет себя неблагодарным, чем из любви к благодетелю совершит постыдный поступок.

Луиза.Значит, моральных историй все-таки может быть бесчисленное множество.

Старик.В этом смысле — конечно! Но все они скажут нам не больше того, что сказал мой прокуратор; поэтому единственной в своем роде моя история может быть названа только по духу; материя же — тут вы правы! — может быть самой разнообразной.

Луиза.Ежели бы вы сразу выразились точнее, у нас бы и спора не было.

Старик.Но не было бы и разговора. Путаница и недоразумения источники деятельной жизни и беседы.

Луиза.И все же я не могу с вами полностью согласиться. Когда храбрый человек, рискуя собственной жизнью, спасает других — разве это не моральный поступок?

Старик.Я бы его таковым не назвал. Но когда трусливый человек преодолевает свой страх и делает то, о чем вы говорите, — вот это будет моральный поступок.

Баронесса.Я просила бы вас, дорогой друг, дать нам еще несколько примеров и пока что больше не вести с Луизой теоретических споров. Разумеется, прирожденное влечение к добру в душе человека нас не может не радовать. Но нет на свете ничего более прекрасного, как влечение, направляемое разумом и совестью. Если у вас в запасе найдется еще одна история в этом роде, мы охотно бы ее послушала. Я очень люблю параллельные истории. Одна указывает на другую и объясняет ее смысл лучше всяких отвлеченных рассуждений.

Старик.Я бы мог рассказать целый ряд таких историй, ибо я всегда зорко присматривался к этим свойствам души человеческой.

Луиза.Я только прошу об одном. Признаюсь, что не люблю историй, которые переносят нас в чуждые страны. Почему все должно непременно случаться в Италии, в Сицилии или на Востоке? Разве Неаполь, Палермо и Смирна — единственные места, где может происходить что-нибудь интересное? Пусть место действия волшебных сказок переносится в Самарканд или Ормуз, давая пишу нашему воображению. Но ежели вы хотите воздействовать на наши умы и сердца, то познакомьте нас со сценами отечественной семейной жизни, и тогда мы скорее узнаем в них самих себя и, почувствовав себя задетыми, тем тревожнее и растроганнее на них откликнемся.

Старик.Постараюсь и в этом вам угодить. Только со «сценами семейной жизни» дело обстоит не так-то просто. Все они похожи одна на другую, и многие из них были уже хорошо разработаны и поставлены у нас на театре. Тем не левее я рискну рассказать вам одну историю — она похожа на то, что вы уже слышали, однако все-таки может оказаться для вас новой и интересной, ибо в ней подробно описано, что происходило в душах всех действующих лиц.

В семьях часто можно заметить, что дети наследуют черты отца или матери, как телесные, так и душевные; но нередко случается и так, что ребенок необычайным и удивительным образом соединяет в себе свойства обоих родителей.

Ярким примером тому явился молодой человек, коего я назову Фердинандом. Сложением своим он напоминал одновременно обоих родителей, и в его характере тоже можно было явственно различить их особые свойства. К нему перешел легкомысленный и веселый нрав отца, его стремление радоваться минуте, а также известная порывистость, заставлявшая его в некоторых случаях думать только о себе. От матери же он, казалось, унаследовал спокойную рассудительность, чувство правды и справедливости и наклонность жертвовать собою ради других. Поэтому нетрудно заключить, что люди, имевшие с ним дело, не могли объяснить его поступки иначе, как прибегнув к предположению, что у этого молодого человека как бы две души.

Я пропускаю множество сцен, случившихся в его юности, и расскажу лишь об одном происшествии, выставляющем в ярком свете его характер и сыгравшем весьма значительную роль в его жизни.

С юных лет он привык жить в достатке, ибо родители его были богаты и вели такой образ жизни и так воспитывали своих детей, как то и подобает состоятельным людям; и если его отец тратил больше, чем надо, на светские развлечения, на карточные игры и модное платье, то мать, отличная хозяйка, умела так ограничивать повседневные расходы, что ей вскоре удавалось восстановить нарушенное равновесие, и семья никогда ни в чем не нуждалась. При этом отец был удачливым купцом, ему везло во многих весьма рискованных спекуляциях, и поскольку он любил вращаться среди людей, то и мог похвалиться обширными и полезными связями.

Дети, натуры неустоявшиеся, обыкновенно выбирают себе в доме примером того, кто в их глазах всего вольней живет и наслаждается. В отце, не отказывающем себе ни в чем, они видят готовый образец, по которому им надлежит строить свою жизнь; и поскольку они довольно рано приходят к такому убеждению, то их помыслы и желания растут несоразмерно возможностям их семьи. И вдруг оказывается, что им во всем чинят препятствия, тем паче что каждое следующее поколение скороспело предъявляет все новые и новые требования, а родители большею частью бывают готовы дать им лишь то, что сами они получали в прежнее время, когда люди жили проще и довольствовались малым.