Стефан Жеромский - Воскресение

Пан Владислав (просто — пан Владислав, ибо я не могу сейчас придумать ему интересной фамилии) с изрядным усердием протирал штаны, занимаясь изучением социальных наук, однако делу завязывания уличных знакомств со швейками он отдавался с неменьшим рвением, чем в ту эпоху своей жизни, которая предшествовала протиранию штанов. В минуты, свободные от прилива титанических мыслей, он набрасывал даже в уме легкий трактатец под заглавием «Практические указания для приставал», который наряду с беглыми наблюдениями над психологией швей должен был также продемонстрировать диалектические способности автора. Свою особую склонность к труженицам иглы пан Владислав мотивировал по — разному: с одной стороны, своей сверхчувствительностью к прелестям бедных девушек, увядающих в забвении, с другой, жаждой оказать посильную материальную помощь той категории существ, которая неотвратимо обречена на поиски определенных посторонних заработков, и, наконец, своего рода атавизмом…

Всего несколько дней назад пан Владислав встретил на углу Подваля девочку… ну, просто пальчики оближешь… Глазки, разумеется, «как два озера»; носик — не слишком греческий, зато приятно розовый от легкого морозца; губки — как два сложенных вместе плода шиповника, ну… и так далее. «Причалил» пан Владислав с мастерством, достойным автора вышеупомянутых «указаний», и проводил панну Марию (имя ее он ловко выведал по дороге) до какого‑то высокого и узкого дома в Старом городе. Дойдя до ворот, пара повернула назад, чтобы пофлиртовать (боже, как пало нынче искусство флирта!); тут‑то и было назначено свидание в ближайшее воскресенье на квартире обладательницы очей, подобных «двум озерам».

В воскресенье, после полудня, войдя в условленное время в ворота ободранного дома, пан Владислав стал разыскивать помещение дворника, который помог бы ему найти желанное «гнездышко». Какая‑то чудовищно толстая и на редкость злая женщина, в квартиру которой он было сунулся, сердито сказала, что дворник живет на третьем этаже. «Странно», — подумал пан Владислав, нащупывая в темных сенях ступеньки лестницы, ведущей на третий этаж. Он брел по скользкой, никогда не выметаемой грязи, сворачивал в потемках то вправо, то влево, пока, наконец, нашел какое‑то жалкое подобие лестницы. Ему казалось, что он взбирается по ступенькам на самый верх дымовой трубы; дыхание спирало от какой‑то кислой вони, холод пронизывал до мозга костей. Из‑за двери, не видной в темноте, долетали отзвуки приглушенных слов. Когда пану Владиславу удалось, наконец, нащупать щеколду, он толкнул дверь и очутился в какой‑то яме, слабо освещенной оконцем, находившимся под самым потолком.

— Здесь живет дворник? — спросил пан Владислав, обращаясь в сторону железной печки.

Приглядевшись, пан Владислав заметил в потемках в углу комнатушки сколоченную из старых ящиков постель, на которой лежал на куче тряпья человек, похожий на скелет. Человек приподнялся, и лучи света, падавшего из оконца, осветили его лысый череп, желтый, как старые кости, лицо, изрезанное морщинами, и клоки волос на затылке.

Минуту — другую он смотрел на пана Владислава глубоко запавшими глазами, а затем произнес свистящим шепотом:

— Чего надо?

— Вы дворник?

— Я, а что вам?

Пан Владислав почувствовал, что не надо спрашивать здесь о том, что ему нужно, но все же спросил:

— Где тут живет панна Мария Физик, Мария Физик?

— Какая такая?

— Панна Мария Физик… швея.

— Может быть, это, папочка, швея Мария? — послышался из‑за двери певучий детский голосок.

— Вот — вот…

— Так ты проводи, Костка, пана, покажи ему, — с трудом произнес больной и снова бессильно опустился на постель.

Маленькое существо проскользнуло мимо пана Владислава и побежало вперед, прыгая сразу через четыре ступеньки. Девочка спустилась с посетителем на дно некоего подобия колодца, покрытое самыми отвратительными нечистотами, и, показав на темный коридор, сказала, тараща пронзительные глазенки:

— Вот двери в прачечную; там, за прачечной, живет Мария.

Ножонки девочки тонули в отцовских сапогах, изодранное и стоявшее от грязи колом бумазейное платьишко едва доходило до голых и красных колен ребенка. Пан Владислав нашел кошелек и, сунув Костке в руку несколько грошей, пошел дальше. Оглянувшись, он различил фигурку девочки, которая все еще стояла на том же месте и с невыразимым восторгом разглядывала подаренные медяки.

Пан Владислав открыл первую дверь и очутился в просторном помещении, заставленном лоханями и заваленном грудами мокрого белья. В прачечной стоял тошнотворный запах мыльной воды и пара. Краснея от смущения, посетитель спросил о панне Марии. Пожилая особа, сидевшая у широкой печи, уперев ноги в остывшую заслонку, пренебрежительно кивнула головой на дверь в глубине. С подчеркнуто учтивым поклоном обойдя даму и проклиная уже в душе свою затею, пан Владислав постучал в эту дверь.

Дверь тотчас же открылась, и панна Мария встретила гостя очаровательной улыбкой. Изящным движением он снял шубу и крепко пожал желанной подруге ручку, выразив тем самым весьма красноречиво свою сверхчувствительность к женским прелестям. Он так увлекся созерцанием панны Марии, что не сразу заметил двух барышень, которые при входе его поднялись со своих мест под окном. Какая досадная неожиданность! Он вежливо поклонился незнакомкам, присел на единственный в комнате стул и, пустив в ход свое из ряда вон выходящее уменье вести разговор, стал искоса осматриваться.

Панна Мария вовсе не была так прекрасна, как ему показалось при первой встрече: это была худая, изнуренная трудом, сутулая девушка. Дешевые белила не красили ее. Товарки выглядели еще хуже. Это были молодые девушки, слишком рано сломленные какой‑то жестокою силой. То не был разврат, — пан Владислав это сразу увидел и по убожеству их жилища, и по жалким постелям без подушек, покрытым заплатанными одеялами, и по всему поведению девиц. Все три были смущены и робели, глаза их смотрели хмуро и загадочно, с упорной и неприятной подозрительностью, которая то и дело сменялась выражением не то восхищения, не то раздражения.

— Вы живете тут втроем? — сладким голосом спросил обозленный пан Владислав.

— Да, — ответила панна Мария, кусая губы. — Это мои подружки, приятельницы: мы работаем в одном бельевом магазине.

— Ах, как это должно быть приятно… Три, так сказать, русалки…

— Не всегда, — отрезала сидевшая под окном панна Казя. — Русалки, наверно, каждый день обедают, не удивительно, что им приятно…

— То есть как это… обедают?

— Да видите ли, сударь, — пояснила панна Мария, — я получаю от нашей хозяйки восемь рублей, а Казя и Хелька по пяти, ну, и обед в рабочие дни. За квартиру мы платим четыре рубля, а тех четырнадцати, что остаются, нам не хватает. Вот и приходится по воскресеньям класть зубы на полку.