Андрэ Стиль - Париж с нами

И словно для того, чтобы еще усилить это ощущение обреченности и безысходности, охранники сняли осаду столовки и очистили вход в пивную «Промочи глотку». Теперь можно было беспрепятственно наблюдать за всем происходящим на молу… Особенно из пивной. Несмотря на холод и вечернюю сырость, на надвигающийся туман, в помещении почти пусто. Люди столпились у входа в пивную и рядом во дворике, стараясь, пока еще светло, ничего не пропустить, и все чего-то ждут…

Зажглись фары грузовиков. Потом прожекторы на пароходе.

На улицы города вышли не только докеры. Тут и металлисты и рабочие со склада, много женщин…

Враг, уверенный в своей силе, собирается превратить разгрузку в великолепное зрелище, в ночной парад. Он не допустил рабочих к причалу, но предоставил им возможность присутствовать на спектакле.

В городе много мест, откуда пароход «находится в поле видимости». И всюду толпится народ. Посмотрите, верх бульвара Себастьен-Морнэ усеян сидящими прямо на земле людьми. Поеживаясь от холода, потирая замерзшие руки, они всматриваются вдаль. В просвет между базой подводных лодок и высокой дамбой порта великолепно виден причал. Там, где бульвар спускается вниз, приходится уже стоять на тротуаре, но и отсюда можно наблюдать за пароходом. Многие смотрят из окон, некоторые повисли на ограде, как обезьяны, просунув ноги в отверстия решетки. Еще ниже, минуя ворота порта, бульвар сворачивает в сторону, а решетка тянется вдоль развалин. Здесь тоже полно людей, одни вскарабкались на стены разрушенных домов и смотрят, вытянув вперед шею, другие стоят на грудах кирпича и камней, им явно неудобно и они поддерживают друг друга… Камней здесь достаточно и руки так и чешутся… Но в кого бросать? Даже охранников не видно, они отошли вглубь порта в полной уверенности, что сейчас колючая проволока служит достаточным препятствием для толпы… После развалин портовая ограда обрывается и идет участок бывшей «ничейной земли». Раньше, до того как здесь протянули колючую проволоку, все проходили в порт не через ворота, а через этот пустырь. Здесь как раз стоит барак, в котором помещается столовка; барак разделен проволочным заграждением на две части, и у него два выхода: один в порт, другой в сторону города. Так бывает в некоторых пограничных домах: рай для контрабандистов. И дверь, выходящая в порт, никем не охраняется. Через нее могло бы пройти сколько угодно народу, без всякой борьбы… Хорошо, окажется толпа в порту, а дальше?.. Нечего и думать о том, что это может сорвать разгрузку парохода, слишком мало здесь докеров и рабочих, да и надо было об этом подумать заранее, все организовать… Барак стоит на высоком бетонном основании, и с верхних ступенек лестницы тоже можно разглядеть причал. Виден пароход и из окон. Во времена «Дьеппа» докеры укрепились в этом бараке и оказались в более выгодном положении, чем охранники. К сожалению, во втором этаже столовой всего два окна. А большой зал, в котором сегодня происходило собрание, находится внизу, и окна его — на уровне земли, из них ничего толком не увидишь. Несколько в стороне от барака, на склоне — и снова на развалинах — ярусами, как в цирке, стоят люди. Бульвар идет в гору, по правую его сторону расположились домики, из-за них выглядывают фонари — им причал виден лучше всех. Потом дома кончаются, а бульвар все продолжает подниматься. По другую его сторону разбросано несколько низких строений и среди них пивная «Промочи глотку» с ее покатым двориком. Еще выше открывается вид на весь берег, голый, ничем не защищенный от ветров, с торчащей водонапорной башней, с бараками, окружающими ее, а чуть подальше здание бывшей школы, где теперь живут докеры. Там в нескольких окнах уже зажегся свет. Наверное, и оттуда можно за всем наблюдать, но кому сейчас охота идти домой? Вдоль берега тянется шоссе, обрамленное фонарями, оно делает крутой поворот за бывшей школой, метрах в двухстах от нее. По этой-то дороге и пойдут на склад грузовики. Сколько им предстоит проехать? Пожалуй, не меньше километра. Дорога теряется вдалеке, среди пустынного берега, на ее пути только одна деревушка, где раньше стояло с десяток домов; в сорок четвертом году они были сметены с лица земли американскими бомбардировщиками. Только три домика, немые свидетели этой драмы, уцелели среди развалин, и в них, как это ни странно, живут люди. В одном — какой-то крестьянин, а в других — неизвестно кто. Обходя домики, шоссе петляет и сужается до размеров проходившей здесь некогда проселочной дороги.

Что и говорить, людей на улицах много, но все они вышли лишь поглазеть на зрелище. Их воротит от этого спектакля, он разрывает им сердце, так же, как и всем тем, кто остался сидеть дома, хотя знает, что сегодня здесь должна высадиться смерть. Но их еще недостаточно воротит, у них еще недостаточно болит сердце, чтобы самим, стихийно, или по первому зову образовать разумную, сильную, сплоченную толпу, как бывало в дни больших побед. Толпу, которая, сметая на своем пути все препятствия, могла бы пробиться на мол, обосноваться там, как опущенный на стол кулак, и твердо сказать: нет! Закрыть трюмы и, в свою очередь, отрезать путь к молу.

Но все же многим из этих людей кажется, что здесь они стоят на посту. И кто знает? Все может быть!

Зажегся маяк дамбы, и небо закружилось над головами людей. За маяком вспыхнули тонкие лучи прожекторов эсминцев и принялись шарить по сторонам, как бы исследуя, достаточно ли плотна темнота. Но ночь еще только спускалась на землю. В сумерках неясно проступали бледные, еле заметные полоски лучей, и лишь к северу, там, где возвышались черные скалы и небо было покрыто тучами, полоски вырисовывались более отчетливо и, похожие на рога улиток, осторожно прощупывали воздух.

Вызывающее поведение врага еще больше подавляет людей: на такой вызов… и нечем ответить!

Никогда еще с такой силой не ощущалась тяжесть надвигающейся ночи. Вместе с нею на сердце камнем ложится все то темное, гнусное, страшное, что происходит в мире. Вспоминаешь о крови народа Кореи; о заболоченных рисовых полях, в которых скрываются партизаны Вьетнама, лесах, куда уходят женщины, дети, старухи и старики с длинными редкими усами, о наших вьетнамских товарищах, самых близких из всех братьев; о великих негритянских народах, которые рассеяны чуть не по всему свету; их нищета, может быть, менее бросается в глаза, потому что они совсем голы; о вечно голодающих жителях Индии; о трущобах во всех портах и крупных городах капиталистического мира; о Берлине — бомбе замедленного действия в самом сердце Европы; об испытании атомного оружия в Соединенных Штатах и обо всем том, что пишут о новом оружии…

Сегодняшняя ночь как бы вобрала в себя все это. Сейчас здесь все темные силы мира пытаются создать себе предмостное укрепление.