Александр Ванярх - Иван

— Сказал же, что иначе нельзя было! И чего ныть-то? Телеграмма была, письмо есть, все в порядке, скоро объявится. Я вот за другое думаю.

— За другое, за другое! А я вот за другое и думать не могу, коли дитяти рядом нету.

— Дитяти! — усмехнулся в темноте Виктор. — Этому «дитяти» скоро в армию. Уже в десятый пошёл!.. Да ты хоть лампу зажги, электричества еще до четырех не будет, дойка на ферме в пять.

Настя зажгла лампу, висевшую тут же на стене, возле ходиков, и тусклым светом осветилась ничем не примечательная комната. На стенах висело несколько рамок с фотографиями. Настя остановилась около одной, перекрестилась, сказав:

— Хоть бы родителей своих помянули, даже могилок нет. Когда лагерь развалился, трактором все сравняли, потом все деревянное сожгли.

— Ага, помянули, ты-то хоть знаешь, где твои похоронены. А я даже и этого не знаю, увезла меня тетка в эту глухомань, хорошо хоть до двенадцати лет выходила, а то давно бы и мои косточки сгнили где-нибудь. Вот к ее могилке и ходим, спасибо и на том, как говорят, «каждому свое». Феня рассказывала, что у меня два брата было и две сестры, одна самая старшая, другая после меня родилась. Так вот старший брат взял меньшую сестру и ушли они по селам просить, да так и сгинули, а меньший со старшей сестрой на нашей родине остался, вот так нас и разбросала жизнь и, видать, навсегда.

И Виктор как-то нехотя поднялся с постели, открыл дверку печки, сунул туда бумаги, щепок и чиркнул спичкой.

Анастасия стояла возле большого старого зеркала и расчесывала волосы. Большие, темные, они свисали ниже пояса, а когда она наклонялась, то доставали почти до колен.

Когда-то очень красивая, она и сейчас могла, кого хочешь заворожить, несмотря на свою нелегкую крестьянскую долю.

Виктор, подложив дров в печь, словно продолжая начатый разговор, сказал:

— А думаю я, знаешь о чем?

— О чем же? — как-то безразлично спросила Настя.

— О самородке, — сказал Виктор, вытаскивая из-под стола большой сапожный ящик.

— О каком самородке? — спросила Настя, замедляя расчесывание.

— А вот об этом, — и Виктор вытащил из ящика тряпку, в которой был, завернут самородок.

Анастасия Макаровна заинтересованно повернулась, разделив волосы на две части, открыв, таким образом, лицо и стала наблюдать, как Виктор разматывал тряпку. И вдруг под тусклым светом керосиновой лампы Настя увидела большой кусок золота. Что это именно золото она сразу поняла, потому что, живя на прииске с отцом, не раз видела самородки, но те были гораздо меньше.

— Золото?! — испугалась она. — Откуда, где ты его взял?

— Ты только не волнуйся, вот об этом я и хотел с тобой посоветоваться.

И Виктор рассказал историю самородка.

— Вот я и думаю, как поступить? Егор завещал отдать его Ивану только после его женитьбы. А вдруг со мной что-то случится, — вот и решил тебе рассказать, — закончил Виктор.

— Ничего хорошего золото не несет людям, сколько жизней оно погубило, я сама таких знаю. А потом это же народное достояние: нам на прииске даже в детском садике об этом говорили. Его надо сдать куда следует.

— Ну, уж нет, только не это! Если ты боишься, можешь считать, что я тебе ничего не говорил. «Народное достояние»… Я вот только теперь и начинаю понимать это «народное достояние» — через жизнь Егора, жизнь наших друзей-фронтовиков, замученных уже в наших, советских лагерях. Помнишь, мне письмо из Японии приходило?

— Дак тебя из-за него чуть самого не посадили, как не помнить?

— Вот так-то, а ведь я этого японца в плен взял, я его победитель, я его потом во Владивостоке на пароход посадил, домой отправил, он теперь живет в тысячу раз лучше, чем я. Хотел мне машину «тойоту» подарить, так меня же за это чуть в тюрьму не упекли. Вот тебе и «народное достояние». Нет уж, шиш! — разозлился Виктор не на шутку. Но тут вдруг вспыхнула никогда не выключавшаяся электролампочка, и Виктор, прищурившись, указывая на еле мигавшую лампочку, продолжил:

— Даже вот это — на Западе во всех деревнях еще до войны было, а у нас только сейчас, а уже пятнадцать лет после войны. Да и то по «решению партии и правительства»!

— Ты чего раскипятился? Только я одно знаю: Ивану этот самородок ничего хорошего не даст, — сказала Настя и, повязав платок, стала надевать полушубок.

— Вот и я думаю, как сделать так, чтобы не навредить. Но только не сдавать! Хватит, Егору жизнь угробили, ты-то хоть знаешь, зачем Иван поехал на родину Егора?

Настя, надев валенки, встала перед Виктором, все такая же статная и красивая.

— Чтобы документы передать, ты же мне тогда все доказывал о срочности этих бумаг, — но, увидев замешательство мужа, уже решительно сказала: — Так зачем же он поехал на Дон-то?

— Документы само собой. Егора он туда повез.

— Как Егора? — изумилась Настя. — Ты же говорил, что похоронили вы его?

— Раз начал — скажу, — уже решительно сказал Виктор, — только ты сядь, пожалуйста.

И он рассказал о последнем желании Егора и о том, как Иван выполнил его.

— Неужели Ваня сделал это? — послышался страдальческий голос Насти.

— Ведь он же еще ребенок! Сжечь человека, какой ужас! Да еще родного отца!

Замычала корова, громко, на два голоса, загорланили оба петуха, завизжала призывно свинья. Природа требовала свое, и Настя, причитая и охая, вышла в конюшню, а Виктор, подложив дров в печь, погрузился в далекие военные воспоминания.

Глава вторая

Вспомнилась ему разбитая танками дорога в горах Маньчжурии, по которой они, уже дважды победители, возвращались домой. Виктор, вторые сутки сидевший за баранкой видавшего виды «ЗИСа-5», устал страшно, но настроение было отличное. Еще бы — победа! Осталось каких-нибудь три дневных перехода — и граница!

Автомобильная рота, которой командовал Егор Исаев, и где Сердюченко был простым водителем, двигалась, преодолевая теперь лишь дорожные препятствия, все ближе и ближе к месту своего расформирования. В приказе, который накануне получил капитан Исаев под грифом «Секретно», было четко написано: «Совершить марш в такой-то пункт, сдать стоявшей там части технику, а личный состав уволить». Но об этом знал пока только командир роты. И вот очередной десятиминутный привал. Виктор проявил явную беспечность, оставив свое личное оружие в кабине машины, по естественным надобностям забежал в рядом стоящий густой хвойно-лиственный лес. И каково же было его изумление, когда он, как говорят, «лоб в лоб» столкнулся с вооруженным японским солдатом. Какие-то доли секунды они смотрели друг другу в глаза. По заросшему лицу японца Виктор понял, что тот уже давно бродит по Маньчжурской тайге, а по взведенному затвору винтовки сообразил, что она на боевом взводе. Одно неправильное движение — и произойдет непоправимое. Виктор не успел подумать, знает японец русский язык или нет, но машинально и почему-то тихо, сказал: