Александр Ванярх - Иван

— Слушай, Ваня, а ты в церковь не ходил?

— Да что вы, у нас в деревне и церкви-то не было! Какая там церковь!

— Тогда поминать хотя бы надо своих родителей, у меня такое было, мне старая смотрительница монастыря посоветовала — помогло.

— Какая смотрительница?

— Да ладно, это целая история, а сейчас предлагаю пойти на веранду, пока со стола не все убрали, и помянуть твоих родителей.

— Вы это серьезно?

— Еще как серьезно, пойдем.

Сели за стол, налили по стопке. В доме слышно было, как обе женщины «воевали» с малолетками, укладывая их спать.

— Помянем, Ванечка, твоих родителей — Варвару и Егора, пусть будет пухом земля им.

Выпили. Владимир Иванович налил по второй.

— Ну, это вы уже зря, — запротестовал Иван, — так можно и в «тартарары» скатиться, как говорил мой дядя.

Но Кузнецов на полном серьезе поднял стопку:

— Бери, Ваня, мои родители не хуже твоих, а с двух пятидесятиграммовых стопок с нами ничего не произойдет, а им спокойнее будет. Пусть знают, что мы помним и чтим их.

На глазах полковника появились слезы, и Иван безропотно выпил вторую стопку.

— Что это вы, ни с того ни сего начали вновь провожанье? — спросила удивленная Наталья Ивановна.

— Успокойся, мать, — сказал Кузнецов, — это совсем не то, что ты думаешь.

— Скажите, Владимир Иванович, — вдруг почему-то с раздраженьем проговорил Иван, — вот вы, наверное, член партии, полковник, Герой Советского Союза, там другое, третье — и вдруг церковь, Господь Бог!

— Ты это о чем? — не понял Кузнецов. — Если о КПСС, — тогда это к ней, — указал он на жену, — а если о любви к Родине, к отечеству, к Господу Богу — так это ко мне, потому как я считаю, что эти понятия неотделимы, — жестко ответил полковник.

— Что это вы ночью в политику ударились? — вскричала Наталья.

— Какая там политика, — встал из-за стола полковник, — парню жизнь поломали, а он всех под одну гребенку..!

— Я так не сказал, — успокоившись, произнес ровным голосом Иван. — Но кругом подлость, и откуда идет — понять не могу! Почему за меня решать должен кто-то, а не я сам? Вот если бы не вы, чего бы я достиг тут? — Ничего, а почему? Почему — хочу понять!

Вдруг совсем неожиданно сверкнула молния, и глухими раскатами прокатился по небу гром.

— Гром в ноябре? — удивилась вошедшая Софья Ивановна. — Перекреститесь, дети, это не к добру.

И что удивительно — все дружно ей подчинились.

Крупными каплями сначала редко, а потом все плотнее и плотнее застучал по крыше веранды еще пока теплый осенний дождь. И вот в эту, такую пасмурную и противоречивую ночь, Иван впервые спал спокойно.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Глава первая

Заканчивалась зима, самая длинная и самая тяжелая для Риты Ивановны. В эту зиму она дважды побывала в больнице. Казалось, и возраст не такой уж солидный, а вот не отступает от нее эта проклятая болезнь, никак не отступает! Что только она ни делала! К каким только врачам ни обращалась! В последнее время даже тайком к бабкам зачастила. Соберется рано утром и пойдет в соседнюю деревню. И керосин пила каплями, и йод с молоком, и сглаз в чашке на голову выливала, и живот на место ставили! Рассказать коллегам-учителям — засмеют. И самой стыдно, а жить хочется, ой как хочется! В очередной раз вышла от такой знахарки; морозный воздух, а все же весной попахивает, вдохнула полной грудью и опустилась на колени — так резануло под левыми подреберьем и лопаткой, что в глазах помутилось. «Господи! Не дай умереть вот так, как собаке, на улице, — шептала Рита, медленно, осторожно, шаг за шагом ступая по скользкой от застывшего льда земле. — Дай мне, Господи, сил дойти до своего дома! Неужто я так грешна, что и умру на дороге?»

Но боль потихоньку затихала, затихала и затихла. Рита все смелее и смелее зашагала в сторону Голодаевки. Погода была пасмурная, но осадков не предвиделось, слабенький морозец приятно щипал щеки, и если бы не та резкая боль в подреберье, которая, хоть и прошла, но оставила неприятный осадок, — все было бы чудесно. Рита, мысленно успокаивала себя, многократно произнося одно и тоже, как заклинание: «Я не больна, я не больна, со мной все в порядке. Я проживу еще много лет, только не надо сдаваться, я не больна, я не больна».

Уже полгода как Рита Ивановна ушла на пенсию. Проводили ее с почестями, много лестных слов было сказано. Конечно! Почти тридцать лет в одной школе! А дети, какими были дети! Рита сидела одна за журнальным столиком, нарядная, красивая, и плакала; букеты цветов закрывали ее лицо, и только когда ей надо было что-то сказать, она быстро брала себя в руки, и как ни в чем не бывало, говорила радостным голосом:

— Спасибо, милые, спасибо, родные, дай Бог вам счастья!

И вот теперь она одна. Никому не нужная, всеми забытая. Борется, как может, со своими недугами, и к врачам обращалась, и травами лечилась, и, вот как сейчас, к бабкам хаживала. Вот и последняя, довольно широкая и глубокая впадина, которую нужно преодолеть, прежде чем окажешься на большаке, ведущем к районному центру.

Рита, осторожно переступая ледяные пролеты, уже почти миновала впадину и стала подниматься на пригорок, как вдруг прямо перед собой, в нескольких десятках метров, увидела волка. Он стоял и смотрел в ее сторону. Она не была трусливой, во время войны работала в подполье, но сейчас, в этой безлюдной степи, один на один с волком, растерялась. Остановившись, Рита только и успела себе приказать: «Спокойно, стой и не двигайся!»

Мельком брошенным взглядом отметила, что волк один. Несколько секунд они стояли друг против друга, потом волк медленно пошел в сторону леса, черневшего на горизонте. Рита подождала, пока он удалился на приличное расстояние, и ускоренным шагом вышла на большак.

И вот именно сейчас ей так ясно вспомнился тот последний вечер и последующий день, который провела она с приговоренными к смерти подпольщиками. Какое великодушие! Немцы разрешили им провести эти часы с близкими и родственниками, а на следующее утро обреченные, которые практически ничего еще не успели сделать, были построены друг за другом вокруг колодца и по команде «Марш!» им стреляли в затылок, а сзади идущий должен был бросать убитого в колодец!

И стреляли наших парней и девушек наши же русские полицаи, а немцы стояли в стороне и улыбались. В числе приговоренных могла оказаться и Рита, но, к ее счастью, не все списки оказались в руках немцев. И только братья Романенковы были увезены в Голодаевку и там расстреляны. Часто Рита думала об этом и все не могла понять: за что же погибли эти парни и девочки? Кто их помнит? Да никто, кроме их родителей, которые после войны обходили все инстанции, но, так ничего и не добившись, соорудили за свой счет общий памятник с деревянной пикой — и все. А сейчас село развалилось, и памятник исчез.