Леон Кладель - Гражданка Изидор

— Гражданка Изидор!

— Как, опять она? — спросил величественный сановник, обращаясь к служителям, которые вот уже восемь дней подряд, ровно в пять часов пополудни, докладывали о настойчивой просительнице, ни разу не удостоенной приема. — Опять эта женщина! Да откуда она взялась и что ей нужно?

Вчера вечером в приемной, — там как раз находились в это время господин генерал граф де Котзин и господин государственный советник Олькефебр, — она заявила во всеуслышанье, что раз перед ней упорно закрывают ваши двери, она добудет к ним ключи; сегодня она явилась вот с этими тремя рекомендательными письмами.

— Дайте их сюда!

— Вот они.

— Ну‑ка, посмотрим.

«Убедительно прошу Вас, глубокоуважаемый коллега, господин сенатор, не отказать подательнице сего в небольшой аудиенции.

— А это? Приблизительно того же содержания, а подпись?

Эсташ Аспашен, депутат дипломатическою корпуса.

— Ну, а вот это — последнее?

Маглуар Суйо, главный редактор газеты «Католик».

— Ах, черт! Впустите ее тотчас же, эту назойливую женщину…

Вельможа, ближайший помощник Тролонга [1] Тролонг Раймон (1795–1869) — адвокат, сторонник Луи Бонапарта, председатель парижского суда; после переворота 2 декабря 1851 г. был назначен председателем сената. , сделал знак своему личному секретарю, который тотчас же вышел вместе со служителями, и вслед за тем в кабинет сенатора вошла, высоко подняв голову, неизвестная просительница. Пока она медленными шагами приближалась к нему, сенатор, сидевший за большим письменным столом черного дерева с золотой инкрустацией, успел придать себе вид как можно более занятого человека. Руки его — опытные руки актера — перелистывали кипы шуршащих бумаг, за которыми наполовину скрывалось его лицо…

— Так эти письма, — сказала она, остановившись посреди кабинета в своем длинном, облегающем черном платье, очень напоминавшем те, какие носили во времена Директории и донашивали еще в конце Реставрации, — так, значит, эти письма адресованы вам, сударь?

Он встревоженно поднял голову и затрепетал при виде этой старухи, первый же звук голоса которой заставил его сильно вздрогнуть.

— Сенатор барон Лоис — это вы? Это действительно вы? — спросила она, меряя его взглядом.

— Да, — отозвался он наконец, показывая ей теперь уже свою старую, плешивую голову и злое лицо с глазами хищной птицы, похожее на лицо того злополучного негодяя [2] то есть Жозефа Фуше (1759–1820), активного участника контрреволюционного переворота 9 термидора, министра полиции при Директории, Наполеоне I и Людовике XVIII, беспринципного и ловкого интригана. , которого Наполеон Бонапарт осмелился наградить титулом герцога Оранского. — Да, тот, кого вы сейчас назвали, это я.

— Ах, так, значит, это вы?

И, пригладив правой рукой густые седые волосы, выбившиеся из‑под широкого черного крепового чепчика, непрошеная гостья, не говоря ни слова, направилась к стулу — это было нечто вроде курульного кресла — и опустилась на него с загадочной улыбкой.

— Что ж, здесь премило, — промолвила она. — Прекрасная мебель, дорогие книги, куда ни глянешь — гербы да позолота, даже на полу и на окнах! Проживи рабочий человек шесть тысяч лет, как Мафусаил [3] Мафусаил — согласно библейской легенде, самый долголетний из людей, проживший 969 лет. Имя Мафусаила стало нарицательным. , будь он как угодно бережлив, ему вовек не накопить столько су, чтобы выстроить себе такое вот гнездышко!

Он в недоумении смотрел на нее, чувствуя, как охватывает его все большая тревога.

Высокая, сухая, худощавая, с гордой и спокойной осанкой, она выглядела еще бодрой, хотя лет ей было не меньше восьмидесяти; лоб ее не тронут был морщинами, а горящие глаза сверкали так смело, таким ярким блеском, что казались удивительными на лице этой старухи из простонародья. Рядом с вельможей, который был ненамного старше ее, но выглядел дряхлым, изношенным, расслабленным, каким‑то нечистым, скользким и словно извивающимся, она, эта простая женщина, особенно выделялась своим честным и прямым взглядом, непринужденной и спокойной манерой держаться и в особенности теми строгими и полными достоинства движениями, что встречаются иной раз у женщин этого класса, кажутся у них совершенно естественными и не требуют особых стараний.

— Итак, — продолжала она, оглядывая все вокруг своими лучистыми, смелыми глазами, — итак, я все же попала в этот вертеп, наконец‑то! — О да, господин аристократ, сюда не войдешь так запросто, как в дом к какому‑нибудь пролетарию.

Он подскочил на своем кресле и, схватив слуховую трубку, лежавшую тут же, вставил ее в ухо, повернув раструб в сторону этой женщины — призрака давней революции.

— А! — продолжала она. — Ко всем вашим немощам, вы, видать, еще и глухи; к счастью, у меня голос громкий, и я буду кричать…

— Что вы изволили сказать, сударыня?

— Он зовет меня: сударыня! — И, глядя ему прямо в лицо, прибавила: —Говорят, и этому я готова поверить, милостивый государь, говорят, что люди, которые глухи на ухо так, как вы, умеют отлично расслышать хозяйский приказ.

При этих словах он протянул руку к шнурку звонка и рассерженно пробормотал:

— Право, я удивлен, как это мои друзья посылают мне особу столь…

— …откровенную? — перебила она его уничтожающе — презрительным тоном. — Не так ли, иезуит?

— Но в конце концов, — вскричал он, окончательно выходя из терпенья, — кто вы, собственно, такая и что вам от меня нужно?

Покачивая головой, она внимательно всматривалась теперь в портреты деятелей Империи, развешанные в роскошных рамах по стенам кабинета, которые были обиты гобеленами и шелками венецианской выделки; указывая на них, она произнесла:

— Все знаменитые шуты налицо! Хорошая компания, что и говорить! Эти ничтожества считаются здесь за государственных деятелей? А вот по мне, все это — одни только лакеи, да притом еще из самых скверных!

Торопливыми, мелкими шажками он бросился к ней и, воздев свои старческие руки, вне себя от волнения, стал умолять:

— Не так громко, прошу вас, немного потише!

— Смотри‑ка! — с насмешкой сказала она. — Оказывается, он отлично слышит!

Потом, скрестив на груди руки, продолжала, величественная в своем жалком, уже во многих местах заштопанном платье:

— Ради того, чтобы попасть сюда, мне пришлось раздобыть подписи кое — кого из вам подобных: я получила их не без труда, но вот я здесь… Кто я такая? Не волнуйтесь, об этом вы узнаете. Что мне от вас нужно? О, не так много, уверяю вас.

Только высказать тебе — ах, простите, вам! — высказать все то, что слишком уж давно лежит у меня на сердце.