Мигель де Унамуно - «Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории

– Ну, а твоя дочь, Росита? Клотильда.

– Ей это пойдет на пользу…

– И тебе тоже на пользу, Росита!

– И тебе тоже, Эметерио!

– Само собой, что и мне!

И на этом они расстались.

А при следующей встрече эта хитрюга сказала, продолжая свою завлекательную тактику:

– Слушай, миленький, клянусь тебе, когда я была тяжела Клотильдой, я только и думала что о тебе. Такая уж была у меня причуда во время беременности…

– А я тебе клянусь, что, когда я шел сюда следом за Клотильдой, я в действительности, еще сам того не зная, шел за тобой, Росита, шел за тобой… у меня было предчувствие… или подознание – по-моему, так эту штуку называл Мартинес.

– А с чем его едят, это подознание? Что-то я никогда про такое не слыхивала.

– Нет, оно несъедобное… Впрочем, еда у нас всегда будет, и даже хорошая еда. На еду у меня денег хватит и еще останется…

– Хватит на еду… и всем нам четверым?

– Почему четверым, Росита?

– Ну, считай сам… ты… я… Клотильда…

– Всего трое.

– И еще… Пакито…

– И Пакито тут же? Пусть так! В память Мартинеса!

Радость Роситы, сеньоры неопределенного возраста, была столь велика, что она даже заплакала – истеричка? – а Эметерио бросился поцелуями осушать ее слезы, упиваясь их нежной горечью. Ибо это не были – никоим образом не были! – крокодиловы слезы.

Между поцелуями и объятиями было договорено и подписано, что все четверо поженятся – Росита с Эметерио, Клотильда с Пакито – и будут жить вместе, двойной семьей, а Эметерио даст Клотильде приданое.

– Ничего другого я от тебя и не ждала, Эметерио. Вот увидишь, как прекрасно ты проживешь весь остаток своей жизни.

– Да, в благоденствии, хотя и на пенсии… И не бойся, я не оставлю тебя вакантной.

И они повенчались в один и тот же день: мать – с Эметерио, дочь – с Пакито. И две супружеские пары начали совместное существование. И Эметерио вышел на пенсию. У них был двойной медовый месяц: у одних – молодой, у других – ущербный.

– Что до нашего, Росита, – сказал Эметерио в приступе запоздалой тоски, – то он не медовый, а восковой…

– Ладно тебе, замолчи и не забивай себе голову разными глупостями.

– Если бы я не свалял дурака раньше… в те годы…

– Не будь грубым, Эметерио, и в особенности сейчас.

– Сейчас, когда ты уже сеньора в летах…

– А как я выгляжу, на твой взгляд?…

– Красивей, чем раньше, когда ты была девчонкой, Поверь мне!

– Тогда в чем же дело?

– Ай, Росита, Розочка Сарона, ты вся как новенькая!

– Скажи мне, Эметерио, ты расстался со своими шарадами? До того тошно было слушать, как ты бормочешь: «Мой первый слог… мой второй… мой третий…»

– Помолчи, моя дорогая!

И, прижимая ее к своей груди, закрыв глаза, он прикидывал про себя: «Ро-рота… рот… рок… сита-си…» И внезапно спросил:

– А скажи, твой первый муж, Мартинес, отец Клотильды…

– Ну вот, опять ревнуешь задним числом?

– Это все подознание!

– А он-то был тебе так благодарен и даже восхищался тобой!

– Восхищался мной?

– Ну да, тобой. Именно тобой, святая правда. Я рассказала ему, какой ты был всегда уважительный, вел себя со мной как самый заправский рыцарь…

– Рыцарем-то был он, Мартинес.

– Взгляни-ка сюда! Видишь этот медальон? В нем я носила фото Мартинеса, а под ним было спрятано твое… а теперь, видишь?…

– А теперь ты под моей фотографией, должно быть, прячешь его фото. Разве не так?

– Кого «его»? Покойника? Была нужда! Я не из слюнтяек.

– Ну а мне придется показать тебе календарь, тот, что висел у меня на стене, когда я решился бежать. В тот день я не оторвал от него листочка, и так он у меня хранится до сих пор.

– А сейчас ты снова собираешься обрывать листки?

– Для чего? Чтобы разгадывать шарады на оставшихся листках того злосчастного года? Нет, мое солнышко, нет.

– Ах ты, золотце мое!

– Золотце? Нет, я всего лишь бедный человек… хотя и не бедный бедный человек.

– Кто тебе это сказал?

– Я сам себе это говорю.

Едва миновал медовый месяц, как Эметерио снова повстречался с Селедонио.

– Да ты помолодел, Эметерио. Видать, брачная жизнь пошла на благо твоему здоровью.

– И еще как, Селедонио, еще как! Росита – прекрасное лекарство… Просто невероятно! А впрочем, столько лет прокуковать вдовой…

– Все на свете вопрос экономии, Эметерио, только, конечно, не политической экономии, а максимумов и минимумов. Надо уметь сберегать себя. Так что будь осторожен, как бы ты не промотался со своей Роситой, не спутал бы максимума с минимумом. А потом ваша совместная жизнь с молодой четой… Эта Клотильда… и ее Пакито…

– Кто? Мой зятек? Да это недоумок, и женился он, чтобы пораспутничать на свободе.

– Как «пораспутничать»?

– Да так, представь себе, среди вороха разных его книжонок я обнаружил одну под заглавием «Учебник образцового любовника». Подумай только – учебник!

– Да, куда пристойней был бы краткий справочник, наставление или катехизис…

– Либо азбука! Но учебник! Говорю тебе, что он распутник и сластолюбив, как обезьяна…

– Ты хочешь сказать – четырехрукое. Эти особенно опасны. Помню, как-то раз ехал я в одном купе с молодоженами, так они ни одного туннеля не пропускали: как только становилось темно, у них тут же начинались поцелуи и объятия – и под самым моим носом. И когда я деликатно сделал им замечание, знаешь, что выдала мне эта соплячка? «Что такое? Вам завидно, дедуся? От наших поцелуев у вас на зубах оскомина?»

– Ну, а ты что?

– Я? Я ей сказал: «Оскомина! Оскомина у меня на зубах? Да будет вам известно, моя милая, что уже много лет я ношу вставную челюсть и на ночь кладу ее, чтобы освежить, в стакан с дистиллированной водой». Она и заткнулась… В общем… береги свое здоровье!

– Кто его мне бережет, так это они, все трое. Недавно я сильно простудился и слег в постель – и знал бы ты, с каким выражением лица Клотильда подавала мне в постель горячий пунш! Она была просто прелестна. А потом, видишь ли, у Клотильды есть один талант, который она, по всей вероятности, унаследовала от доньи Томасы, своей бабки по матери, моей покойной хозяйки: донья Томаса свистела так, что никакой канарейке за ней было не угнаться, а особенно она любила насвистывать, когда жарила яичницу. Внучке, однако, не довелось познакомиться со своей бабушкой – та скончалась до ее рождения, а Росита, насколько мне известно, никогда не умела свистеть. От кого же у Клотильды такой талант? Она великолепно насвистывает модные мотивчики из последних водевилей. Тайны женского естества!

– Это умение, Эметерио, она, должно быть, унаследовала от змия-искусителя, который привел Адама к грехопадению или, лучше сказать, навлек на него изгнание из рая…

– И еще любопытно, Селедонио: у Клотильды что на уме, то и на языке. Она совсем не умеет притворяться…