Герман Казак - Город за рекой

Сходя вниз по лестнице, Роберт задерживался на каждой ступени, чтобы сравнить разные впечатления от глаза, выражение которого изменялось по мере того, как он спускался все ниже. Так, он постепенно пришел к мысли, что это скульптурное изображение должно было означать нечто большее, чем просто украшающий вход рельеф. Благодаря все увеличивающемуся объему головы взгляд все время мог охватить полностью лишь один из двух ее глаз. Этот глаз был как будто оторван от стены и потому казался как бы выпученным, возможно, он был тут изначально; это был пустой глаз, он не смотрел ни перед собой, ни вовнутрь себя. Со следующей ступени глазная щель, казалось, сужалась по краям, как будто затягивалась шлаком при виде картины всеобщего разрушения. Налет скорби можно было различить, если спуститься еще ниже, хотя глаз оставался все же слишком открытым, без слез, чтобы что-то значить. Он не выражал доверия, но вместе с тем обезоруживал всякое всезнайство. Взгляд по-прежнему оставался пустым. Роберт медленно спустился на ступень ниже, глядя вверх. Ничего скорбящего, ничего терпящего, скорее всего, бытие страдания сделало непроницаемым образ. Моментами проступало что-то женское в разрезе глаза, напоминая мученическое выражение, известное по скульптурным изображениям Будды и Христа. Кое-где виднелись едва различимые следы росписи. Какая эпоха, какой одинокий дух трудился над этим? Разве не было искуплено знание о вселенском страхе, победившем самого себя — смертью в жизни? Роберт не мог припомнить ни одного изображения, которое годилось бы для сравнения с этим. Что он знал из культур чужих стран и народов, все и всегда уже варьировалось в человеческом. Но здесь — и с самой нижней ступени это было видно совершенно отчетливо — у ока творения отсутствовало выражение божественного, но также и демонического. Безучастно смотрело оно не только поверх людей и человеческих судеб, оно не замечало их, как копошащееся в бесплодных усилиях ничто. Не застланное пеленой, оно казалось погруженным в долгий сон; оно было угасшим, но посюсторонним. Что лежало за ним, святая святых — или мрак?

С трезвым чувством, хотя и не без внутреннего трепета, вошел он через высокие створки дверей, которые только слегка были притворены. Не недра мира приняли его в себя — пустынное безмолвное пространство тонувшего в голубом полусумраке помещения обступило его. Что-то тонко хрустело, как песок, у него под ногами, нарушая тишину. Это заставило Роберта после нескольких шагов остановиться. Он нагнулся к полу и увидел, что его покрывала толстая стеклянная пленка. Возможно, она предохраняла цветные плитки мозаики, которыми был выложен пол. Сверкающие блики прихотливо переливались и трепетали на его поверхности, скрадывая очертания узора. Свет струился сверху широкими потоками и рассеивался по всему помещению. Купола, который должен был венчать строение, не было. Само небо осеняло культовое здание своей бездонной синевой. С продольных боковых балок фермы свисали, отливая на солнце зеленью, мощные медные пластины, сплющенные в одну покореженную массу с зазубренными краями. Казалось, что медный шлем купола был проломлен и вывернулся наизнанку. Стало быть, разрушение и здесь оставило свои следы.

Помещение поначалу могло представляться открытой сверху базиликой. Однако скоро из сумрака проступили два боковых нефа; они отделялись от центрального тяжеловесными колоннами, которые высились, подобно окаменевшим стволам деревьев.

Неспешно ступая через пустынный удлиненный зал главного нефа по направлению к апсиде, Роберт неожиданно оказался на месте, где продольное помещение пересекал широкий поперечный неф. Его стены цвета слоновой кости были не очень высоки, по бокам обозначались в сумрачном свете небольшие капеллы. Повернув налево, Роберт почувствовал, что пол, теперь уже не покрытый стеклянным настилом, довольно круто шел под уклон. Стены, казалось, были вырублены в толще скальной породы. Он обнаружил здесь ниши с многочисленными фигурами святых на невысоких цоколях. Одни, в монашеских одеяниях стояли, подобно пророчествующим, в соответствующих позах, другие сидели, погруженные в медитацию. Тут были целые скульптурные группы в натуральную величину изображающие сцены из жизни святых. В застывших движениях и жестах, при всей искусственности, какая чувствуется обычно в расписанных деревянных скульптурах, было нечто в высшей степени волнующее. На их неподвижные лица, казалось, были надеты маски, но не для сокрытия чего-то, тут как бы сама вечность удерживала некое волнующее мгновение жизни.

Здесь стояли, широко расставив ноги, рыцари и князья в одеждах из дерева и камня, некоторые опираясь на рукояти мечей, там у входа в грот виднелись две фигуры основателей церкви с самонадеянным видом патрициев. По светскому великолепию и пышности Роберт узнал в отдельных группах образы французского христианства, в других — изображения из буддийского святого учения. Вон там как будто стоял Ананда, любимый ученик Будды, застывший в порыве неземного экстаза, с вытянутой рукой, словно бы поддерживающий воздушный купол над землей; а тут как будто Иоанн, любимый апостол Господа, склонивший голову на плечо, словно само смирение внимало верным голосам; а тут — разве не дервиш или сам Шива, застывший в танце, там — разве не Йога сидел в пещере и не нищенствующий монах держал свою миску?

Если уже собрание персонажей из разных религий мира в поперечном нефе поразило воображение Роберта, то каково же было его изумление и восхищение, когда он обернулся в противоположную сторону. Рядом с разнообразными скульптурными фигурами Кваннона он увидел множество изваяний Марии и мадонны на низких цоколях, то в крестьянской, то в стилизованной одежде. Их лица нежно розовели, как будто еще хранили следы живого оригинала. Руки свободно покоились на лоне, ни одна не держала в руках младенца Иисуса. Но в струящихся волнами складках одежд чувствовалось, что каждая еще как будто видела перед собой ангела благовещения. Стена позади них была местами разрушена, но сами фигуры были целы. Сколько рук ваятелей на протяжении веков трудилось над ними? Углубляясь внутрь бокового крыла, он видел все новые и новые фигуры коленопреклоненных, со сложенными молитве ладонями, со склоненными или обращенными верху головами. Возможно, это были другие Марии, изображения Марии Магдалины, босыми ступнями стоявшие на земле. Часто одна только шаль покрывала их обнаженные плечи, юбки из благородной ткани свисали рваными лоскутами. На головах у них как будто были парики, но волосы, спадавшие на плечи локонами или длинными косами, выглядели естественно. Казалось, будто они, когда он проходил среди них, провожали его взглядами, вздохами. А эти фигуры, что стояли тесно, как в мастерской ваятеля, — разве не вдохновлялся творец, создавая их, образами Семирамиды, Нинон или Лейс, всех безымянных дочерей Лилит, матери-Земли, великих в своей любви возлюбленных? Диотима и Мона Лиза, Кундра и Лукреция, жрица и гетера — какой круг превращения и возобновления в садах познания!