Павел Вяземский - Письма и записки Оммер де Гелль

Казак еще раз вывел нас из затруднительного положения, посоветовав запрячь в повозку жеребенка, который бежал за своею матерью, не подозревая, что ему с этого вечера придется начать свою тяжелую службу. Эта помощь, как она ни была ничтожна, все-таки позволила нам двинуться с места, т<���ак> к<���ак> наши лошади совсем стали, выбившись из сил. Я предложила запрячь жеребенка около правой пристяжной. Меня занимали его прыжки и ловкость импровизованного кучера, который мигом справился с ними, как будто бы всю жизнь ездил. Я не могу передать, насколько это меня забавляло. Лошади тронулись с места и даже изредка переходили в рысь. Правда, злосчастного кучера, который задерживал их, не было уже на козлах. Я о нем и забыла, или, вернее, не хотела и говорить, до того он мне опротивел. Оставить его было бы величайшей глупостью, взять с собою — значило только излишне загрузить экипаж; мне пришла смешная идея запрячь его на вынос, и я сама начала привязывать его к оглобле. Эта выдумка понравилась и казаку; он хотел привести ее в исполнение. Он привязал руки мужика к оглобле, выпустив его немного вперед, и, благодаря своему длинному кнуту, который производил чудеса, он, казалось, превратил избитого мужика в легкого, быстроногого древнего центавра.

Мы услыхали, как пробило одиннадцать часов. Приятные звуки раздавались в наших ушах, и казалось, что мы, как в волшебной сказке, были перенесены в долину Мурж. Колокол призывал сбившихся с дороги путешественников. Эта неожиданная мелодия быстро изменила настроение моих мыслей. Сладкое томление овладело мною. Казак, всегда вооруженный своим неутомимым кнутом, не забывал хлестать им по плечам сильно страдавшего мужика и по бокам жеребенка, который казался угрюмым и с трудом передвигался. Надо думать, что он так старался для того, чтобы я его не забыла, и приносил к моим ногам дань моей изобретательности. Я это скорее чувствовала, нежели видела, т<���ак> к<���ак> ночь была совершенно темна и скрывала от меня все его движения, отрывала меня от мыслей и возвращала к однообразной и скучной действительности, которая, впрочем, не лишена была некоторой прелести в виду продолжительной дороги. Мы приказали отпустить кучера, велев ему прийти за лошадьми к Шульцу. Г. де Гелль объяснил мне, что мы употребили на этот переезд не более того, сколько следовало, так как невозможно было с измученными лошадьми сделать в 4 часа более двадцати верст; и если прибавить к этому еще час, потерянный казаком на разведку, то — «вы видите, сударыня, что расчет верен».

Он упрекал меня в нетерпении и безрассудстве и утверждал, что наказание было нанесено только ради моего удовольствия. Я с достоинством и спокойно отвечала ему, что казак лучше нас знал, как надо обращаться с русскими, и ему досконально известно, что побои и синяки считались ничем в сравнении с тревогою женщины. Я прибавила, что нехорошо забывать после минувшей опасности такую важную услугу. К тому же казак, как представитель исполнительной власти, назначенный для нашей охраны и имеющий полномочия, никому не должен отдавать отчета а своих действиях, и нам остается только преклониться пред ним в молчании. К тому же мое изучение нравов было пополнено, В остальном же на будущее время я обещалась быть умнее и осторожнее и сдержала слово. Мир был заключен и закреплен.

Позже я возвратилась в Одессу, чтобы получить некоторую сумму денег от принадлежащих мне девушек. Им оставалось служить мне два года. Сначала они этого не поняли. Я живо сделалась россиянкой и дала им полдюжины пощечин, которые произвели надлежащий эффект. Это был страшный грабеж со стороны правительства. Я тотчас же приказала взять их в полицию. Мне сопутствовал полицейский офицер, предложивший мне Страсбургский пирог, омары и бутылку французского вина, чем я и воспользовалась с удовольствием. Когда на следующее утро я снова пришла в модный магазин, то хозяйка его, испуганная вмешательством полиции, тотчас же принесла мне главную книгу. Мы просмотрели ее очень внимательно, и я заметила 100 р., которые не были занесены в нее; я должна была получить 500 р., которые составляли сбережение, оставшееся от расходов на девушек. Я взяла скорее эти деньги и заставила подписать квитанцию. Хозяйка, напуганная вниманием ко мне полицейского офицера, предложила мне заплатить 200 р. за два года вперед, чтобы только я подписала бумагу в удостоверение того, что отступилась от своих претензий; она же оставляет девушку (в крепостном состоянии) на собственный счет еще на два года. Я дала ей законную доверенность, и мы отправились к нотариусу. Она уплатила, не поморщившись, и мы расстались добрыми друзьями.

— Мы очень любим оставлять у себя девушек, — сказала она, — которых вверяют нам господа, менее издерживаешься на них и в то же время относишься с большею взыскательностью.

Четыре девушки пришли поклониться мне в ноги и со смирением поблагодарить меня; на их лицах, уже отцветших и лишенных зубов, была постоянная ангельская улыбка, но они уже не походили на красивых девушек 1842 года. Я благополучно выбралась из неприятного дела; конечно, оно было очень ничтожно. Я положила в карман деньги, в которых тогда, увы, очень нуждалась. Хорошенькая мисс Пенелопа Сквейрс сопровождала меня в Одессу, где у нее были различные дела; она была 20 г<���одами> старше. Она находилась в очень печальном положении: быть бонной при детях в Яссах, получать тысячу франков жалованья после того, как прежде властвовала над крепостными, которые дрожали при одном ее приближении. Какое печальное положение! Генеральша умерла и ничего ей не оставила. Как я благоразумно поступила, не приняв предложений малороссиянки. Я потеряла бы 700 рублей. Эту сумму я одолжила, уезжая в Ростов, мисс Сквейрс. Она мне выплатила ее очень аккуратно. Я вызвала ее к себе в услужение после второго моего путешествия в Константинополь. После того, как было уже решено, что я не буду сопровождать г. де Гелля к графине Жильбер де Вуазен, она перешла к графине, которая и пользовалась ее услугами до Крымской кампании. Муж графини, граф Жильбер де Вуазен, был так обязателен, что впоследствии поместил эту девушку во французский модный магазин, поручив ее заботливости голландского консула. Через 20 лет я нашла ее в том же доме; но она уже переменила фирму. Дочь прежней хозяйки магазина передала ей по контракту всю обстановку магазина. Я обратилась с письмом к голландскому посланнику с просьбой доставить мне более надежное обеспечение моих прав как владетельницы. Из дружбы ко мне он заставил поместить в контракт параграф, который давал мне возможность наложить запрещение на 500 р., которые ей были должны. Когда я спросила эту девушку, кто ей выбил зубы, так как у нее недоставало двух передних и одного с левой стороны, она сказала мне, что это граф, который приходил на помощь жене, когда та уставала драться.