Андре Моруа - Для фортепиано соло. Новеллы

На лугу неподалеку от замка строения бывшей фермы были переоборудованы под конюшни. Гастон восхитился красотой лошадей, великолепием упряжи, выправкой конюхов.

— Лошади — мое любимое развлечение, — оживленно сказала госпожа Бернен. — Мой отец служил в кирасирах и с колыбели приучал нас к седлу.

Она потрепала по холке великолепного коня и со вздохом добавила:

— Правда, содержание конюшни обходится очень дорого… Но Адольф и об этом позаботился. В завещании предусмотрены специальные средства для конного завода на территории парка Шардейль… И все это помимо моей доли наследства, не правда ли, Адольф? Таким образом, понимаете, мне не придется платить лишних налогов.

Разбивка парка еще не была завершена, но уже можно было угадать общий рисунок цветника. В местах, к которым архитектор желал привлечь взгляды гуляющих, стояли прекрасные статуи. Посредине продолговатого бассейна на искусственном островке из железобетона рабочие возводили романтическую колоннаду. Хозяева и гости вступили в длинную каштановую аллею. Она обрывалась у группы маленьких строений в стиле перигорских ферм, крытых старой черепицей.

— А я и не знала, что здесь деревня, — заметила Валентина.

— Это вовсе не деревня, — смеясь, пояснила госпожа Верней, — здесь живут слуги. Адольф надумал поселить их в отдельных домиках. Правда, мило? Это сыграет мне на руку… в будущем, конечно… Среди нашей прислуги есть несколько супружеских пар — люди очень преданные, и я хотела бы удержать их у себя, даже когда овдовею… Ну так вот, Адольф откажет каждой семье домик, в котором она живет, оговорив в особом пункте, что право на владение аннулируется в случае, если слуга от меня уходит… Таким образом, мои люди не только будут связаны со мной, но и частично вознаграждены за свой труд, причем мне это не будет стоить ни гроша. Так что я могу ни о чем не беспокоиться. Все это, конечно, тоже не считая доли в наследстве… И дети Адольфа ни к чему не смогут придраться.

— Вы уверены, мадам? Разве это по закону? — спросил Гастон Ромильи.

— Ах, господин Ромильи, вы не знаете Адольфа… Он несколько часов кряду просидел со своим адвокатом, изыскивая наилучшую форму для завещания. Вы и представить себе не можете, как он внимателен ко мне, несмотря на свои медвежьи манеры. Правда, Адольф?

Она взяла старика под руку, и тот что-то нежно проворчал. Прогулка затянулась, потому что гостей заставили осмотреть и образцовую молочную ферму, и птичий двор, где кудахтали сотни белоснежных кур какой-то особенно редкой породы. Когда супруги Ромильи наконец очутились одни в своей машине, Валентина спросила:

— Как тебе понравилась эта пара, Гастон?

— Бернен мне понравился, — ответил муж. — Он грубоват, самодоволен, но, думаю, в глубине души он добрый малый… А она какая-то чудачка…

— Чудачка? — переспросила Валентина. — По-моему, она просто дрянь… На каждом слове — завещание да завещание… «Когда я овдовею… надеюсь, конечно, не скоро…» Обсуждать в присутствии этого бедняги все, что случится после его смерти! Я просто места себе не находила, не знала, что сказать…

Они долго молчали, а машина мчалась через окутанные мглой луга и заросшие тополями долины. Гастон, сидевший за рулем, не спускал глаз с дороги, на которую то и дело выбегали дети, возвращавшиеся из школы. Наконец он сказал:

— А знаешь… Вообще-то говоря, он поступил разумно, приняв меры предосторожности. После его смерти жена будет застрахована от всех превратностей… Я его слушал, а сам думал о нас… Напрасно я не составил завещания. Надо будет этим заняться.

— Господь с тобой, милый… Не пугай меня… Во-первых, я умру раньше…

— Почему? Кто может знать наперед… Ты моложе меня. Ты здорова. А я…

— Молчи… Ты просто мнителен, ты совершенно здоров… К тому же, если ты умрешь, я тебя не переживу… Разве я смогу жить без тебя… Я покончу с собой…

— Как тебе не стыдно, Валентина! Что за вздор! Ты прекрасно знаешь, никто еще не умирал от вдовства, как бы оно ни было горько… И потом, кроме меня, у тебя есть Колетт, ее муж… внуки.

— У Колетт своя жизнь… Мы ей больше не нужны.

— Что правда, то правда… Тем более я должен принять меры, чтобы тебя обеспечить…

Они снова замолчали, потому что машина въехала в полосу более густого тумана, но вот Валентина заговорила еле слышно:

— Конечно, если моя злая судьба захочет, чтобы я пережила тебя на несколько месяцев, я буду спокойней, если у меня… О нет, только не завещание… Мне бы чудилось в нем дурное предзнаменование… Ни в коем случае… Просто бумага, где было бы оговорено, что Прейсак со всеми его угодьями остается в моем полном пожизненном владении. Наш зять очень мил, но он из рода Савиньяков… Он пошел в отца… Любит землю… Он, пожалуй, способен округлить свои земли за счет моих, а меня отправит доживать век в каком-нибудь жалком домишке подальше от этих мест… Мне было бы очень больно…

— Это надо предотвратить… — сказал Гастон, слегка помрачнев. — Я готов подписать любую бумагу и, если хочешь, даже завешать тебе Прейсак… Но только законно ли это? Не превышает ли стоимость Прейсака размера твоей доли наследства?

— Немного превышает, но все легко уладить, — сказала Валентина. — Если только ты пожелаешь.

— Как? — спросил он. — Разве ты уже советовалась с нотариусом?

— О нет, что ты! Как-то случайно, — ответила Валентина.

Автомобиль легко катил к вокзалу; сидящему в нем маленькому Алену было радостно: он прежде никогда не уезжал из дома, и мысль о том, что он поступит интерном в школу высоко в горах, совсем не омрачала его настроения. Товарищи рассказывали ему, что учиться там гораздо легче, чем в лицее. Ален видел директора, господина Бензо, когда тот приезжал в Париж. Директор выглядел добряком, и Ален сразу почувствовал к нему доверие.

— Вы знаете, папа, он сказал, что зимой после обеда занятий нет и ученики катаются на лыжах или на коньках.

— Надеюсь, что ты хоть немного займешься латынью, — вздохнул господин Шмит, — тебе это совсем не помешает.

На перроне, стоя у новеньких сверкающих вагонов, Ален запел от радости. Он очень гордился своим бежевым костюмом, коричневыми перчатками, кожаным чемоданом, а в особенности тем, что отправляется в путешествие вдвоем с отцом.

— А что мы будем делать в поезде, папа?

— Для себя я взял работу, малыш… А ты? Если хочешь, я куплю тебе книжку с картинками… Ты ничего не захватил почитать?

— Нет, папа, но это не важно… Я буду гулять по коридору… буду смотреть в окно…

Он убежал, а через две минуты вернулся очень возбужденный:

— Папа! Я нашел себе товарища! Его зовут Жан-Луи Дюжаррик. Они с матерью совсем недалеко от нас, через три купе.