Чарльз Диккенс - Лавка древнойстей. Том 2

Теперь мы послѣдуемъ за матерью Кита и за тѣмъ господиномъ, который увезъ ее въ почтовой каретѣ, а то, пожалуй, читатель найдетъ нашъ разсказъ непослѣдовательнымъ и безсвязнымъ и скажетъ, что мы оставляемъ нашихъ героевъ на произволъ судьбы и совершенно забываемъ о ихъ существованіи.

Быстро промчавшись по улицамъ города, они понеслись во всю прыть по большой дорогѣ.

М-съ Неббльзъ сидѣла молча. Ей было не по-себѣ. Съ одной стороны, какъ-то неловко, съ непривычки, летѣть на четверкѣ лошадей, рядомъ съ такимъ важнымъ господиномъ, а тутъ еще начинаютъ осаждать всякія материнскіе страхи: то ей представляется, что кто нибудь изъ дѣтей, — а, можетъ быть, и оба, — переломалъ себѣ ребра, падая съ лѣстницы, или попалъ въ огонь; то ей казалось, что они непремѣнно обожгли себѣ горло, стараясь напиться изъ горячаго чайника, или ихъ прищемили за дверью. Глядя въ окно кареты и встрѣчаясь глазами то съ проходящими и проѣзжающими, то съ смотрителемъ шлагбаума, съ фурщиками, и т. д., она проникается важностью своей роли и принимаетъ величественную осанку: такъ плакальщики, слѣдуя въ траурной каретѣ за бренными останками человѣка, совершенно имъ чужого, считаютъ своимъ долгомъ, при встрѣчѣ съ знакомыми, напускать на себя унылый видъ, словно они всецѣло поглощены горемъ и равнодушны ко всему на свѣтѣ.

Но для того, чтобы остаться равнодушной въ обществѣ такого безпокойнаго спутника, какимъ оказался жилецъ Брасса, надо было обладать желѣзными нервами. Ни этой каретѣ, ни этимъ лошадямъ, навѣрно, никогда еще не приходилось возить такого неугомоннаго сѣдока. Онъ двухъ минутъ кряду не могъ посидѣтъ покойно: то одно окно подниметъ и тотчасъ же съ шумомъ опуститъ, то другое; то въ правое окно высунетъ голову, то въ лѣвое; руки и ноги его постоянно въ движеніи. Надо еще къ этому прибавить, что онъ носилъ въ карманѣ спичечницу съ какимъ-то фокусомъ. Только что, бывало, мать Кита закроетъ глаза, чиркъ… чиркъ… и уже господинъ этотъ смотритъ при зажженной спичкѣ на часы, а искры такъ и падаютъ на солому. Долго ли тутъ до бѣды! Форейторъ не успѣетъ и лошадей остановить, какъ они уже будутъ заживо изжарены. Когда останавливаются на станціи, чтобы перемѣнить лошадей, онъ, не спуская подножки, выскакиваетъ изъ экипажа и мечется какъ угорѣлый по двору: подбѣжитъ къ фонарю, вынетъ часы изъ кармана и, не взглянувъ на нихъ, снова прячетъ въ карманъ, и вообще такъ странно ведетъ себя, что его компаньонкѣ становится жутко. Вотъ уже лошади запряжены: онъ съ ловкостью арлекина вскакиваетъ въ карету, и не успѣли они отъѣхать и версты отъ станціи, какъ снова зачиркали спички, въ конецъ разгоняя сонъ только что было задремавшей спутницы.

— Удобно ли вамъ сидѣть? вдругъ спрашиваетъ онъ, выкинувъ подобную штуку и сразу поворачиваясь къ своей сосѣдкѣ.

— Благодарю васъ, сударь. Очень удобно.

— Да такъ ли? Можетъ быть, вамъ холодно?

— Да, сударь, немного прохладно, отвѣчаетъ та.

— Я такъ и зналъ, и онъ мгновенно опускаетъ одно изъ переднихъ стеколъ. — ей необходимо выпить водки съ водой. Необходимо! И какъ я могъ упустить это изъ виду? Эй, кондукторъ! У первой же таверны остановить лошадей и велѣть подать подогрѣтой водки съ водой.

Напрасно мать Кита силится увѣрить его, что ей этого вовсе не нужно. Онъ неумолимъ, и всякій разъ, какъ ему уже не съ чѣмъ возиться, все пристаетъ къ ней: ей, молъ, непремѣнно надо выпить водки съ водой.

Такъ они пропутешествовали вплоть до полуночи. Остановившись въ какой-то тавернѣ, чтобы поужинать, онъ велѣлъ подать все, что только было въ домѣ, но такъ какъ мать Кита не могла ѣстъ всего разомъ и уничтожить все, что было приготовлено на столѣ, онь забралъ себѣ въ голову, что она, должно быть, больна.

— Вы совсѣмъ ослабѣли, говоритъ онъ, — самъ онъ не притрагивается къ ужину и только шагаеть по комнатѣ, - Я знаю, о чемъ вы безпокоитесь. Вы совсѣмъ ослабѣли.

— Да нисколько, сударь, не ослабѣла. Не извольте безпокоиться обо мнѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я уже знаю, что это такъ. Хорошъ же я гусь, въ самомъ дѣлѣ! вырвалъ, такъ сказать, бѣдную женщину изъ семьи и теперь любуюсь, какъ она таетъ на моихъ глазахъ. А сколько у васъ, мадамъ, дѣтей.

— Двое, сударь, кромѣ Кита.

— Оба мальчики?

— Да, сударь, оба мальчики.

— Они уже крещеные?

— Пока только малымъ крещеніемъ.

— Такъ считайте меня крестнымъ отцомъ обоихъ и прошу васъ, ма'амъ, этого не забывать. Вамъ бы не мѣшало выпить немного глинтвейна.

— Нѣтъ ужъ, сударь, избавьте меня отъ него, я не въ состояніи буду и капли проглотить.

— Нѣтъ, нѣтъ, вы непремѣнно должны выпить. И какъ это я упустилъ изъ виду!

Онъ рветъ колокольчикъ и съ такимъ неистовствомъ требуетъ глинтвейна, что можно подумать, дѣло идетъ объ утопленникѣ или объ умирающемъ. Приносятъ вино горячее, какъ кипятокъ; онъ заставляетъ бѣдную женщину выпить цѣлый бокалъ, такъ что у нея даже слезы брызжутъ изъ глазъ, а затѣмъ чуть не толкаетъ ее опять въ карету, гдѣ она, вѣроятно вслѣдствіе этого успокоительнаго средства, вскорѣ же засыпаетъ и хоть на-время избавляется отъ его надоѣдливыхъ приставаній. Дѣйствіе, проозведенное виномъ, оказывавтся довольно продолжительнымъ: мать Кита просыпается, когда уже на дворѣ свѣтло и они громыхаютъ по мостовой какого-то города.

— Вотъ мы и пріѣхали! воскликнулъ ея спутникъ, разомъ спуская всѣ стекла. — Эй, кучеръ! подъѣзжай къ выставкѣ восковыхъ фигуръ.

Приложившись къ шляпѣ, форейторъ пришпорилъ лошадь и карета помчалась по улицамъ, заглущая своимъ грохотомъ бой городскихъ часовъ, звонившихъ въ это время на всѣхъ башняхъ 8 1/2, и, переполошивъ мирныхъ жителей, которые бросались къ дверямъ и окнамъ, недоумѣвая, что бы означалъ этотъ шумъ. Наконецъ, она лихо подкатила къ крыльцу, около котораго толпилась кучка ротозѣевъ.

— Что такое, что тутъ случилось? спросилъ джентльменъ, высунувъ голову изъ экипажа.

— Здѣсь, сударь, свадьба, отвѣчали ему изъ толпы. — Ура! Ура!

Когда тотъ, съ помощью кондуктора, вышелъ изъ кареты, чувствуя себя не совсѣмъ ловко среди обступившихъ его зѣвакъ, и подалъ руку м-съ Неббльзъ, толпа еще больше заволновалась и запрыгала отъ радости, крича во все горло: «вотъ еще свадьба. Ура! Ура!»

— Кажется, эти люди съ ума сошли, говорилъ джентльменъ, пробираясь съ своей мнимой невѣстой впередъ. — Подождите здѣсь, я сейчасъ постучу.

Не успѣлъ онъ это сказать, какъ два десятка грязныхъ рукъ потянулись къ дверному молоточку: для уличныхъ зѣвакъ нѣтъ большаго удовольствія, какъ производить какой бы то ни было шумъ — и начался такой оглушительный стукъ, какой рѣдко приходится выносить дверному молоточку. Оказавъ непрошенную услугу, толпа скромно подалась назадъ, предоставляя пріѣзжему расплачиваться за весь произведенный ими шумъ.