Альфред Хейдок - Рассказы

— Писать-то писал, да толку мало.

— Как — мало? Разве вы не сможете меня приютить?

— Да Господь с вами! Живите у меня сколько угодно, а от письма-то толку мало: потерял очки — так и лежит нераспечатанное. Милости просим — заходите! — он толкнул дверь: оказалось, она и не была заперта.

Я шагнул вслед за ним в сени, затем в низенькую комнату, в которой приятно пахло какими-то травами. Старик показал на нарядно застеленную кровать с целой горой подушек:

— На ней будете спать.

— Только вот беда с едою, — продолжал он. — Старуха давно померла один живу. Все больше молоком питаюсь, козу держу. Али будете в колхозную столовую ходить? Далековато.

— Ничего, дедушка. У меня с собой консервы, кофе. Как вас по имени-отчеству величать?

Так началось продолжение сказки, начавшееся зимою в маленьком уральском городке, где в мои руки попала волшебная флейта. Домик старика был как раз то, что надо. Он стоял на горке, в отшибе от деревни, в очень живописной местности. Был конец июня. Кругом раскинулись холмы, перелески, овраги, а далеко на западе среди волнующихся нив возвышалась гора с заросшей лесом вершиной. Еще зимой, когда я испытал гнетущую тоску от приближения хаотических сил тьмы, во мне созрело решение сыграть из оставшихся листков одну-единственную мелодию — ту, с очаровательной детской головкой и с крылышками Купидона. Сердце мне подсказывало: что опасаться тут нечего: это могли быть только эльфы — очаровательные маленькие существа, которых Конан Дойлу, создателю образа Шерлока Холмса, удалось заснять на фотопластинку. И я сознавал, что нелепо было бы пытаться их вызвать в городе под гул проходящих под окном автобусов, в квартире с телевизором и радиоприемником. Кроме того, я занимал всего лишь одну комнату в коммунальной квартире, и моя соседка, разведенная с последним мужем, — «перекисная блондинка» — страдала чрезмерным любопытством: уж она бы непременно подсмотрела в замочную скважину и, не знаю, что бы выкинула, увидев у меня эльфов, если бы им пришла в голову шальная мысль туда заявиться…

— Дивья гора, — пояснил мне старичок, видя, что взоры мои приковались к далекой вершине. — Приезжие все снимают ее. Вы тоже снимать будете?

— Не обязательно. А почему ее Дивьей зовут?

— Да Див там раньше каменный, пузатый стоял, пока архангелы в музей не увезли.

Старичок явно путал археологов с архангелами. Я не стал поправлять, а пытался выпытать у него, нет ли какой-либо легенды, связанной с Дивом. Но тут старичок вдруг заговорил с другого голоса:

— Раньше глупостей народ много говорил про то место. Видели там бесов скачущих. Необразованность одна! Бесов попы выдумали.

Старичок почему-то насупился и стал угрюмым. Я мысленно поблагодарил его за полезную информацию, одновременно мне стало жаль его: он был дважды ограблен. Первый раз его, как и весь его народ, ограбила Церковь, когда, многие века тому назад пришедши из Византии в его лесные селения, зачислила в черти всех русалок, полевиков, кикимор, леших и домовых, с которыми так уютно с незапамятных времен уживались его предки. Второй раз — когда ему внушили, что человек — единственное разумное существо во всем мире.

Дивья гора — каким ароматом сказки повеяло от этого названия. Ясно, что лучшего места, чтобы вызвать эльфов, мне не найти. Завтра же с утра иду туда!

На другое утро, расспросив у старичка, какой дорогою лучше добраться до Дивьей горы, я рано вышел из дома. Радость солнечного утра залила меня, как только я переступил порог. На все лады голосили птички. Полны сверкающих капель были травы по обочинам колеи.

Вспомнив свое босоногое детство на хуторе и то наслаждение, с каким я тогда бродил по утренней росе, снял было ботинки, но, пройдя всего десяток — другой шагов, чуть ли не со стоном снова их надел: каждый камешек причинял боль… Э-э, я не тот, что был в детстве. Физически, конечно… Но так же, как в детстве, жаждал мира, скрытого за очевидностью. Из-под серого валуна на мшистую полянку должны были вылезать похожие на смешных длиннобородых старичков гномы. На залитой полуденным солнцем лесной прогалине, заросшей иван-чаем, шиповником и малинником, в облаке порхающих мотыльков должны были кружиться нежно-игривые маленькие эльфы — те самые, которых удалось заснять Конан Дойлу… А сегодня я шел, имея при себе волшебный ключ, навстречу увлекательнейшему эксперименту. О, до чего ты хороша, жизнь! Я ускорил шаги.

Гора была уже совсем близко — я свернул с проселка на межу и средь тихо покачивающихся колосьев брел к ее подножию. Межа круто загнулась кверху и затем оборвалась. Начался довольно крутой подъем с кое-где выпирающими из земли крупными камнями. Редкий, почти весь из могучих елей и сосен лес, как зубчатой короной, увенчал вершину. И как только я шагнул под его сень, налетел легкий ветерок, качнулись слегка вершины, и шорох, — как бы тихим шепотом сказанное «при-ш-шел», пронесся по всему лесу.

Мне стало необычайно хорошо на душе. Мое детство протекло под сенью леса, который почти вплотную примыкал к дому. У меня были любимые деревья, под которыми я любил сидеть и мечтать. Иногда я разговаривал с ними и пытался понять, что шептали и рассказывали они в ветреные дни, когда вершины их качаются — ходуном ходят, а внизу — уютная тишь.

Отыскав солнечную полянку на самой вершине, где сизые дали проглядывали через редкие стволы, я уселся на одном из крупных валунов, меж которых чернела яма. Нетрудно было догадаться, что тут, видимо, раньше и стоял каменный Див, пока его не подкопали и не увезли археологи.

Сизо-голубое сверкание далей пронизывало меня томительно сладким зовом. Один за другим вставали дымкой окутанные холмы — чем дальше, тем — голубей и щемяще зовущие. Желтыми лентами вились по ним дороги, обрывались и точно повисали в воздухе. Какая это была прекрасная земля!

Рука сама потянулась к рюкзаку и вытащила флейту. Сейчас, как мифический бог Пан, игравший на свирели наядам, я буду играть эфирным существам сокровенной природы…

Вот нотный листок, на нем шаловливый Купидон с крылышками. Полились первые звуки. Я сыграл всю мелодию, краем ока наблюдая по сторонам — вдруг покажутся эльфы, но никого не было.

Откуда-то донесся нежный аромат: к запаху солнцем нагретой хвои присоединился аромат жасмина, которого тут не было.

Я сыграл второй, третий раз — аромат жасмина резко усилился, и вдруг у самого уха услышал еле уловимый шепот:

— Я здесь. Перестань играть.

Я оглянулся — никого не было. — "Может, почудилось?", — подумал я и снова, было, поднес флейту к губам, как услышал гневный шепот:

— Не играй. Я здесь. Мне больно!

Я снова оглянулся — и, по-прежнему, ни души. И снова зашептал голос так близко, что, казалось, кто-то говорит у самого уха: