Альфред Хейдок - Рассказы

— Говорят, судьбы человеческие написаны в звездах, — задумчиво произнес старик-эмигрант.

— Я бы сказал — в облаках, — возразил я. — Разве не дождь разбил и восстановил семейное счастье Ивана Ефимича?

— Ну, положим, звезды-то повыше облаков ходят.

Я не стал спорить. Главным образом потому, что поймал себя на мысли, что к той радости, какую я испытывал по поводу встречи Ивана Ефимича с Устей, начинает примешиваться себялюбивое желание, чтобы и со мною произошло нечто подобное… А судьба — ну, что ей стоит…

Под серым-серым, безрадостным, бессолнечным, под осенним — безнадёжно тоскливым небом пролетают они.

Увалы сжатых полей. Копны давно свезены. Кое-где межи с кустарничком. Желтеет стернь полей. Траурная кайма черного леса на горизонте. Холм с обомшелыми пнями. Меж ними, как языки темно-зеленого пламени свеч, можжевельник.

А совсем близко косогор со старинной деревней, которой теперь уже нет… А в этой деревне — праздник. Вот почему облепил народ высокое крыльцо старинным хором, расселся по ступенькам, по завалинкам… И кого-кого только тут нет?!

Были тут Катюша Береговая, которую муж смертным боем бьет, как только напьется; была Марина Брошенная и две Груни — Большая и Малая; Дуняша, которая дважды топилась; Евдокия Борона, так прозванная за свой сварливый нрав — с пятым мужем расходилась; Маня большегрудая, у которой четверо сыновей ушли на фронт и ни один не вернулся; Марья Заваруха; да и подошла также богачка Анюта Ткач, которой вроде бы не на что жаловаться… Но кто знает! И яблоко снаружи и спелое, и румяное, а разрежешь — червячок есть.

Пришли сперва так, вроде только песню послушать, но что будет, когда песня захлестнет сердце?

Завели песню — то молодухи, не те, кто недавно замуж повыскочили, а постарше — у кого годы пооббили уже красу молодости, пообдергали крутые груди, но оставили глубоко упрятанным неуемный пыл большой, неудовлетворенной настоящей любви, по которой тоскует каждая душа, если она человеческая…

И все они пели, запрокинув голову, глядя в безрадостное небо, выпевали тоску щемящую. А пели они старинную песню, давно вышедшую из моды, но полную лютой тоски…

1 июня.

Не пишется. А Спицын сказал, что если рассказ не будет сдан в редакцию до 1-го сентября, то — прощай надежды на гонорар — напечатают других… С утра сажусь за стол, хоть бы одна путная мыслишка приходила в голову: барабаню пальцами по столу, гоняюсь с мухобойкой за залетевшей мухой.

2 июня .

Встретился с Запрягаевым. Ехал в аэропорт. Такой нарядный. В руках новенький лакированный саквояж — ему дали командировку в Сочи. Спрашивал — отчего я никуда не еду. Да ведь в самом деле отчего бы… Новые места — новые мысли. Да только на какие шишы? От первого гонорара мало что осталось. А если не поехать, а пойти пешком, скажем, в какую-нибудь деревню… Старинное русское село. Неоглядные поля … Еще уцелевшие традиции, обряды. Борьба старого мира пережитков с новыми веяниями. Он — механизатор, она — … О-э, пойду, ей богу, пойду! Пойду в сапогах, плащ на случай дождя.

Село непременно должно быть на косогоре — у подножия река, не очень широкая и глубокая, а так, чтобы струилась по камешкам, по желтому песочку, и чтоб были омуты, где водится какая-нибудь рыбешка и можно удить. А с косогора далеко видно — холмы, лесочки и перелески… В таких селах еще живут чудаки, которых можно описать.

5 июня.

Удача. Я действительно нашел такое село. Дома все бревенчатые, высокие, с высокими крыльцами и крутыми лесенками. Около домов такие лопухи, что в них курицы с цыплятами не видно, только слышно куриный кок- кок…

У первой попавшей мне навстречу женщины спросил, не знает ли она, у кого здесь можно бы поселиться, пожить две-три недели.

— Не знаю, — ответила та, — может, у Ткачихи. У неё свободная летняя половина избы. Но только — до сих пор она жильцов не пускала.

— С чего же она так… — начал было я, — но информаторша меня перебила.

— У неё муж с фронта не вернулся, а пускать туда мужиков — разговоры пойдут.

Тут она оценивающе окинула меня взглядом и добавила:

— А может быть, она вас пустит. — При этом глаза её лукаво сверкнули. — Вон её дом с белыми оконными наличниками.

Когда я подошел к серому бревенчатому дому с белыми наличниками, дверь отворилась, и с крыльца по ступенькам спустилась некое женское существо в неказистом зипуне с закутанной в платок головой, — похоже, что у существа был флюс, болели зубы.

— Чего надо? Говорите поскорей — я иду на работу, — заговорило существо глухим голосом.

— Мне бы Ткачиху…

— Я Ткачиха.

Я объяснил, что хочу поселиться у неё, и хорошо бы со столом… Она перебила меня вопросом:

— Городские? — и тут же добавила, что еда у неё деревенская, мне не подойдет. Все же быстро пришли к соглашению, и она отвела меня в летнюю половину избы, а сама ушла.

Хозяйки в тот день я больше не видел. Вечером её сын, мальчик лет 12-ти, принес мне на ужин отварной картошки, хлеба и очень вкусного молока. Ел с аппетитом.

7 июня.

Забавно, что со мною произошло. На другой день я проснулся поздно. Солнце светило в окно во всю: птички чирикали и где-то мычал теленок. Я выглянул в окно и увидел женщину, развешивающую мокрое белье на веревке, протянутой во дворе. Женщина стояла спиною ко мне, лицом к солнцу. На ней было тонкое платье без рукавов, и солнце безжалостно просвечивало его насквозь, и то, что я сквозь него увидел, было достойно изумления. Высокая сильная женщина была сложена бесподобно. Линии ног, бедер и не очень тонкой талии были гармоничны и, я бы сказал, — пленительны. Беспрестанно движущиеся красивые поднятые руки то обнажали, то закрывали контур высокой груди. Солнечный свет искрился в русых волосах, небрежно закрученных на затылке.