Шодерло Лакло - Опасные связи. Зима красоты

— Движутся потихоньку.

— Знаешь, она мне с некоторых пор не дает покоя. Помнишь, я в феврале ездил с группой Барни на съемки в Рио? Ну так вот: я сбежал от них на второй же день. Все эти распроклятые бабы вертели задами и вопили «стр-р-растными» голосами, пытаясь изобразить знойных бразильянок, и на каждом шагу норовили уложить меня в постель; наконец, мне это осточертело. И Барни тоже был сыт по горло. Он оплачивал весь этот бардак и — слепому было видно — все впустую. Тогда я предложил ему: давай смоемся! Он плюнул на них, и мы слиняли. Странное дело: мужчин я интересую, а женщинам только нравлюсь… Ну, в общем, мы с ним улетели в Ресиф [95] Ресиф — Бразильский портовый город на Атлантике, старое название — Пернамбуко. , и я повез его в наше фамильное гнездо. Гасиенда «Жунсао» или «Триречье», ты помнишь это название? Ныне это просто величественные развалины. Мангровое дерево проросло сквозь плиты патио, а грязь и сырость прикончили все остальное. Баньян перед домом возвышается на воздушных корнях толщиной с мою ногу, словно на колоннах, — потрясающее зрелище, глаз не оторвать!

Над южным крылом дома сохранилась крыша, и большая комната в нем осталась нетронутой, — правда, она вся увешана зеленой бахромой плесени.

Дом хранит молчание, — так нам сказали местные жители… Негры. Они перекрестились, увидев нас выходящими оттуда. В их семьях это имя передается из поколения в поколение; чуть ли не в каждом доме есть своя Изабелита, и все они, как на подбор, одержимые. Имя делает их властными, сильными. И когда в семье находят, что девочка похожа на «госпожу», она может потребовать хоть луну с неба — ей достанут.

Все они там знают историю жизни Изабель, все хранят ее в памяти, — за два века она не постарела ни на йоту. Для них она словно только вчера умерла. И по-прежнему внушает им смертельный ужас. Они обшарили, ограбили и разорили практически весь дом, все, кроме южного крыла, где жила она; туда никто даже носа не сунул. У меня…

Внезапно он смолк, напрягся, потом руки его безвольно сникли. «Видишь, мне тоже есть о чем порассказать».

— Ты приедешь ко мне туда? — спросил он. — Обрыдла мне здешняя жизнь. Я раб — в золотом ошейнике, но раб. А там я буду жить. Просто-напросто жить. Конечно, придется вкалывать вовсю, я, знаешь ли, не обольщаюсь по этому поводу, но уж, по крайней мере, смогу сам выбирать, кого любить. Наверное, сперва хлебну горя; что ж, без труда не вытащишь рыбки из пруда, я готов потрудиться. Работаю же я здесь! Ну, будет у меня меньше башлей, ясное дело. Но, знаешь, я уже созрел для того, чтобы понять: некоторые хорошие заработки обходятся слишком уж дорого.

Представь себе: сквозь паутину и мох сверкал глаз Изабель, словно вопрошая меня: тебе нравится твоя теперешняя жизнь, мальчик? Вправду нравится? И до каких же пор?..

Все это я объяснил Барни. Знаешь, за его невозмутимой английской физиономией и вечной сигарой в зубах таится настоящая доброта. При этом он не размазня, отнюдь нет! Он много чего повидал и сделал в жизни и не обо всем болтает. «Я наслаждаюсь не телами», — ответил он мне как-то давно, когда мы говорили о его женщинах. Там, в Бразилии, я наконец понял, что он имел в виду: ему, как и всем, нужна луна с неба и все планеты в придачу. Цитирую его: «Я буду счастлив лишь тогда, когда найдется женщина, которая возьмет всю эту роскошь, всю эту жизнь, полную погони за деньгами, просто и естественно, не думая об “отдаче”, не делая ставки на будущее». А вместо этого ему подворачивается очередной «приятный эпизод» и… жизнь продолжается. Все эти красотки воображают, будто достаточно расплатиться с ним «натурой», тогда как он ничего такого от них не требует; несмотря на неудачи, он продолжает искать; вот уже двадцать лет как он ищет. Он бы понравился тебе; знаешь, как он сам говорит о себе? — Я Простодушный, лишенный простодушия [96] Простодушный — герой одноименной повести Вольтера. .

Когда он увидал портрет Изабель, он прямо онемел от изумления. «Вот какая мне нужна!» Представляешь? Ну, тогда-то я и вывалил ему все, что думал: если хочешь заполучить луну с неба, нужно не прыгать за ней, а притвориться равнодушным: мол, ничего такого не хочу. Я рассказал ему, чем ты занимаешься в свободное время; он так удивился, что на целых пять минут позабыл про свою кошмарную вонючую сигару.

— Он поможет тебе?

— Он обещал разорвать контракт, связывающий меня с его компанией, и — скатертью дорожка! Я ничего другого и не желаю. Единственное, что он дал мне, это советы. Вполне, кстати, разумные, — этот тип разбирается в жизни. Когда мы прощались в аэропорту, он впервые взглянул на меня внимательно. До тех пор, знаешь ли, я ведь был королевским шутом, а кто же разглядывает шута?! В конечном счете и у меня есть своя гордость. Он использовал меня и получил удовольствие — в своем понимании этого слова, а такое случается с ним не каждый день. Я не хвалюсь — это его собственные слова. Я чуть не помер со смеху. Сильно подозреваю, что он просек все с первого же взгляда, потому что этот человек умеет видеть; он ничего не ожидал от меня, а в результате получил; впрочем, должен признать, что раньше и не подозревал за собой таких талантов. И думаю, что не будь тебя — такой, какая ты есть, — я бы прошел по жизни стороной, не догадываясь о главном. Красота — действенное зеркало… при условии, что стоишь не перед ним, а сзади…

Диэго говорил, говорил… но я знала, что под журчащим ручейком его болтовни он непрестанно думал об одном: наша madre устроит такой трамтарарам!..

— Ты матери сказала?

— А ты?

— Ну еще бы!

Мы поужинали на крыше, как всегда, поглядывая на маленькую статую Персея, воздевающего к небу голову Медузы в двадцати метрах от мостовой и совершенно невидимого снизу. Уже больше века этот бесполезный герой покрывается зеленой патиной на крыше необыкновенного дома-салона, где с самого начала обосновывались одни только психи — от теософского кружка Анни Безан до нынешней школы танго «для тех, кому за шестьдесят».

Дождливыми вечерами, которые и летними-то не назовешь, — так, чуть-чуть теплее, чем зимой! — нам случалось спать здесь под навесом, сооруженным по заказу Диэго, — спать или пытаться заснуть, лежа за спиной бронзового красавца с юными округлыми ягодицами, простиравшего к звездам руку с трофеем. Японские груши на площади роняли от восхищения розовые лепестки.

Мне нравится этот уголок, нравится эта неизвестно для чего сооруженная статуя; она решительно никого не отпугивает, даже воробьев. Нравится этот меленький неслышный дождик, робко шепчущий что-то неразличимое. В Ресифе, наверное, совсем другие дожди — буйные, оглушительные, и вода в обеих реках поднимается на добрый метр!