Исаак Башевис-Зингер - Папин домашний суд

Никто не знал, как он беден, к тому же война обострила эгоизм людей. Более обеспеченные евреи молились рядом с неимущими, но и не помышляли о том, чтобы помочь им. В сущности, делить было почти нечего. Каждый испытывал страх перед будущим. Никто уже не думал, что война скоро кончится.

Я-то знал, каково голодать, и заметил, что на бледном лице Йосефа Матеса обвисла кожа. Но его зять, Исроэл-Ешуа (тезка моего брата) был еще более изможден и бледен. Подергивая едва пробившуюся бородку, он склонялся над своими книгами, вздыхал и украдкой оглядывался. Этот хрупкий молодой человек страдал и от стыда. Он мечтал служить Всевышнему, но его терзал голод. Погрузившись еще глубже в хасидские книги, он без конца крутил свои пейсы. Что он может сделать, думал я, этот зять, который живет за счет тестя и недоедает? Робкий и слабый, преждевременно ссутулившийся, он может только учиться и молиться, смотреть в «Милость Элимелеха» или «Святость Леви».

Однажды в пятницу вечером Йосеф Матес, который отдал все, что у него было, на обеды для бедных хасидов и нужды Радзиминского ребе, стукнул кулаком по столу и воскликнул:

— Люди! У меня нет хлеба для кидуша!

Его слова отражали время. Теперь в Субботу кидуш произносили не над вином, а над хлебом.

В синагоге наступила тишина, которую сменило смятение. Сыновья реб Йосефа забились в угол, стыдясь за отца. Исроэл-Ешуа побелел, как снег. Несмотря на то что в тот вечер собрали хлеб, рыбу и субботние халы, для семьи Йосефа Матеса ничего по существу не изменилось. Нищие остались нищими, потому что благотворителей было слишком мало. Я опасался, что то же самое произойдет с отцом.

Как большинство других ребе, Радзиминский ребе переехал в Варшаву, где у него была собственность. Его считали богатым человеком, но это вызывало сомнения, так как не видно было, чтобы эта собственность приносила доход. Я не знаю, помогал ли он нуждающимся хасидам. Нам было настолько тяжело, что отец решился пойти к жене ребе, «молодой ребецн». Ей нечего было ему дать, и она предложила свое бриллиантовое кольцо, чтобы заложить его. Отец отказывался, но ребецн настаивала:

— Ради моей жизни и здоровья, возьмите!

Она показала ему место в Талмуде, где запрещается носить драгоценности, когда вокруг голодают.

Отец со стыдом вернулся домой, в руках у него была коробочка с кольцом. Мама нахмурилась, возможно, из ревности. Заложив кольцо, мы купили муку, хлеб, крупы. О мясе, слишком дорогом, никто и не мечтал. Из соображений экономии мы стали пользоваться кокосовым маслом, которое, кстати, можно употреблять и с мясным, и с молочным.

Больше всего мы страдали от холода, так как не могли себе позволить отапливать квартиру. Наши трубы замерзли, и нельзя было пользоваться туалетом. Окна украсили морозные узоры, с рам свисали сосульки. Когда мне хотелось пить, я отламывал сосульку и сосал ее. Ночью холод становился невыносимым, сколько ни укрывайся, не помогало. По квартире гулял ветер, заставляя думать о призраках. Съежившись в постели, я мечтал о кладах, черной магии, заклинаниях, способных помочь отцу, матери, Йосефу Матесу, всем страдальцам. Я воображал себя Илией-пророком, Мошиахом, кем только не воображал… Как библейский Иосиф, я наполнял житницы зерном и раскрывал их в семь лет неурожая. От моего слова трепетали целые армии со своими генералами и императорами. Я дарил Радзиминской ребецн целые корзины бриллиантов.

Покидать постель было просто страшно. Мама, мой брат Мойше и я вставали как можно позже. Отец заставлял себя подниматься раньше. Он отламывал руками лед с окна и растапливал его на плите. Он научился пользоваться газом. По-прежнему надо было бросить двугривенный, но чай был единственной роскошью, хотя и представлял собой горячую воду со щепоткой чаинок. Сахар был недоступен, а сахарин отец очень не любил. Завернувшись в заштопанную капоту, он пил чай и занимался, писал замерзшими пальцами. В «Лике Ешуа» все было, как всегда, «Рычание Льва» задавало древние вопросы. На чем основано чтение «Слушай, Израиль» — на законах Моисея или установлениях мудрецов? Следует ли повторять все, как учит Моисей, только первый стих или первый раздел? Только так отец чувствовал себя хорошо.

До войны я покупал для него ежедневно несколько маленьких пачек папирос, он курил и трубку. Теперь от дорогих папирос пришлось отказаться, трубку он набивал деревенским табаком — махоркой. Он пил жидкий чай, курил, изучал Тору. Что еще есть, кроме Торы?

Мой брат Ешуа снова жил с нами, спал на столе в отцовском кабинете, где было холоднее, чем на улице. Мама укрывала его всем, что можно было найти.

Несмотря на страшный холод, квартиру наводнили мыши. Они питались и книгами, и одеждой, с самоубийственной лихостью прыгали ночью по дому. Мама привела кошку, но это существо смотрело на мышей равнодушно, ее желтые глаза внушали: пусть бегают, кому до этого дело? Мысли кошки были, казалось, далеко, она всегда дремала или спала.

— Кто знает? — говорил отец. — Может быть, в нее воплотилась чья-то душа…

Он обращался с кошкой почтительно, полагая, что эта душа могла принадлежать праведнику. В конце концов праведник, который грешил при жизни, возвращается на некоторое время на землю. Земля полна переселившихся душ, посланных назад искупать проступки.

Когда отец ел, он подзывал к себе кошку, и та с царственным видом подходила, давала погладить себя, ела медленно и не без разбору. Потом серьезно смотрела на нас, как бы говоря:

— Если бы вы знали, кто я, то чувствовали бы себя польщенными тем, что я здесь.

Как могла она ловить мышей?

После ряда немецких побед казалось, что Варшава станет частью Германии, как Билгорай — частью Австрийской империи. Из Германии прибыли два «раббинера» — доктор Карлбах и доктор Кон, распространились слухи, что они хотят превратить нас в немецких евреев. Эти раббинеры изучали Талмуд, но говорили по-немецки и вели дружбу с генералами. Ортодоксальный еврей Нохум-Лейб Вейнгут связался с ними, желая объединить германский и варшавский раввинаты, что не очень воодушевляло руководителей общины. Война еще не закончилась, и неизвестно, что произойдет, если вдруг победят русские. Они подумали, что лучше оставаться нейтральными, и Вейнгут решил использовать для этого духовных раввинов. Созвав этих раввинов на собрание, он обещал им официальный статус и жалованье, если ему будет позволено выступить от их имени.

До этого духовные раввины редко нас посещали, но теперь повалили в большом количестве. Сначала они чуждались друг друга, затем создали ассоциацию, федерацию, избрали комитет, президента. Папа присутствовал на собрании. Каждую минуту раздавался стук в дверь, и появлялся новый человек в шелковом сюртуке и бархатной шляпе. Соседи с уважением смотрели на череду раввинов, которые уточняли наш адрес. Мама подавала чай, папа устраивал вновь пришедшего гостя. Наша квартира приобрела праздничный вид. Было лето, и она выглядела совсем неплохо, став местом для синедриона.