Форд Мэдокс Форд - Солдат всегда солдат. Хроника страсти

Моя женушка тоже бежала сломя голову, стараясь поспеть на поезд, — в чем другом, а в этом деле она ни разу не дала мне повода усомниться в ее стойкости. Только однажды, когда мы вбежали в вагон германского экспресса и заняли места, она откинулась на спинку дивана, закрыв глаза и положив руку на сердце, давая понять, как ей плохо. Ну что ж, она умела играть. Из-за нее гореть мне в аду. Да-да, в аду, уверяю вас. Ведь страшно подумать — Флоренс была мне и женой, и недостижимой любовницей. Всеми фибрами души старался я удержать ее в этом мире. Эта страсть стала делом моей жизни, заменила мне карьеру, честолюбивые помыслы. Редко все это сходится в одном человеке. Кстати, Леонора тоже была неплохой актрисой. Клянусь, у нее иногда здорово получалось! Представьте, она могла часами слушать мои разглагольствования о том, что нужно сделать для мира и спокойствия на земле. Так вот, во время наших задушевных бесед я, помню, не раз замечал, что думает она о чем-то другом — точь-в-точь как мать слушает вполуха лепет ребенка, играющего у нее на коленях, или как врач, который вроде слушает рассказ пациента, а на самом деле следит совсем за другим.

Надеюсь, вы уже поняли, что с сердцем у Эдварда Эшбернама было все в порядке. Другое дело, что его влекли дела сердечные. Он оставил армию, покинул Индию и объехал полмира, преследуя до самого Наухайма женщину, у которой действительно пошаливало сердце. Каким же нужно быть сентиментальным ослом, чтоб на такое пуститься! Вы же понимаете, что они с Леонорой не от хорошей жизни оказались в Индии. Их нужда заставила сдавать в аренду свой дом в Брэншоу-Телеграф.

Конечно, это я уже после обо всем догадался. А тогда я и знать не знал о килсайтском деле. Оказывается, когда-то давно Эшбернама угораздило поцеловать девушку в вагоне поезда. И сидеть бы озорнику за эту шалость в Уинчестерской тюрьме, если бы не милость божья да срочная телефонограмма и снисходительность хемпширского суда присяжных — по-моему, так он называется. Впервые я услышал об этом дельце уже под конец Леонориных излияний…

Нет, подумать только! Вдумайтесь, прошу вас, я имею на это право — что могло довести беднягу до такого жалкого состояния? Неужели это все игра слепой непостижимой фортуны? Ужели это она нас мучает, а потом безжалостно растаптывает? Никакого другого объяснения мне не приходит в голову. Необъяснимо! А право задавать эти вопросы у меня есть потому, что долгие годы Эшбернам был любовником моей жены, и я знаю, это он убил ее. Это он лишил меня тех маленьких радостей, которые мне еще оставались в жизни. И все же никакой священник не убедит меня в том, что он недостоин прощения. Только у кого его вымаливать — у тебя, мой друг, безмолвно сидящий напротив у камина? У целого света или у Господа, наделившего его такими страстями, таким безумством?..

Нет, конечно, откуда мне было знать о килсайтском деле? Ни с кем из их друзей я не был знаком. Они для меня были просто приличной парой — счастливыми обладателями нескольких сот гектаров земли на юге Англии. Приличные люди, и всё! Господи, иногда я думаю, что для него, для его будущего, было бы лучше, если б то дело со служанкой не замяли. Тогда я о нем бы сразу услышал — ведь сколько таких историй ходит среди служанок, курьеров и завсегдатаев лечебных курортов! Ну пошептались бы, посплетничали, а потом постепенно забыли, может, со временем и пожалели бы — такое тоже случается. Или, допустим, отсидел бы он положенные ему семь лет в Уинчестерской тюрьме или в каком-то другом казенном заведении, куда тебя направляет непредсказуемая слепая рука правосудия за твои естественные, но несвоевременные поползновения. Отсидел бы, а потом все равно настал бы момент, когда собравшиеся на террасе санаторной лечебницы сплетники пожалели бы неудачника — сломанную карьеру все равно уже не вернуть. И остался бы он в памяти у всех, кто его знал, превосходным солдатом, ссутулившимся раньше срока… Для него же самого, человека с репутацией, было бы лучше, если б он пораньше остепенился.

А, собственно, чем лучше? Хватило того, что после килсайтской истории он почувствовал, что Леонора охладела к нему и отдалилась, да и у него самого начал портиться характер. Больше он служанок не трогал.

Как и следовало ожидать, среди женщин своего круга Эдвард слыл более раскованным, чем другие мужчины. Не поверите — Леонора уже после рассказывала, как миссис Мейден — та, которую он преследовал от Бирмы до Наухайма, — уверила ее в том, что обратила на него внимание из-за того, что он настойчиво повторял: служанку он поцеловал только потому, что не утерпел. А я думаю, он просто искал женщину, которая устраивала бы его во всех отношениях, и это бешеное желание доводило его до крайности. Скорей всего, он был искренен. Да простит меня Бог, но я действительно считаю, что его чувство к миссис Мейден было настоящим. Славная, миниатюрная, темноволосая женщина с длинными ресницами — Флоренс чувствовала к ней симпатию. Она мило шепелявила и безмятежно улыбалась. В первый месяц нашего знакомства мы частенько виделись, потом уж узнали, что она умерла — сердце не выдержало.

Только, видите ли, очень уж она была хрупкая, юная, эта наша бедная миссис Мейден. Мне кажется, ей всего-то было двадцать три, а ее муж был и вовсе мальчик — двадцать четыре года, родом из Читрала. [41]Когда такое случается с молодыми, это особенно обидно. Но разве Эшбернама можно было удержать? Ни за что. Даже я, признаюсь, был в нее немножко влюблен — столько времени прошло, а я до сих пор помню. Подумаю о ней — и невольно улыбаюсь: точно она — что-то очень дорогое, вроде семейной реликвии, которую хранят, вместе с мешочком лаванды, на дне шкатулки в старом доме, где уже давно не живут. Уж очень она была — как бы поточнее выразиться? — покорная. Даже со мной робела — со мной, а меня и ребенок малый не слушался. Да, прескверная история…

Сколько раз я намекал Флоренс, чтоб она не водила дружбу с миссис Мейден — пусть себе та играет в свои шашни, если хочет. Я все-таки думаю, то была игра. Хотя, должен сказать, она казалась таким ребенком, что, наверное, и слова-то такого не знала, «шашни»! Все от ее слабости, покорности — обстоятельствам, безудержным страстям, толкавшим эту несчастную на край гибели. Так что, по большому счету, Флоренс ни при чем. Не она, так другая. Эшбернам нашел бы, ради кого сменить свою сердечную привязанность. Впрочем, не знаю. Плохо, что она умерла, — нет, я не о том, умереть ей все равно было суждено, причем безвременно, — плохо то, что умерла она, обрыдав подушку, слушая изо дня в день у себя под окном, как Флоренс взахлеб рассказывает капитану Эшбернаму о Конституции Соединенных Штатов… Худо, что остался горький осадок оттого, что Флоренс не дала ей отойти с миром…