Форд Мэдокс Форд - Солдат всегда солдат. Хроника страсти

И надо ж было так случиться, что Леонорина непреклонная совесть английской католички, железная воля, хладнокровие — то есть все, что могло бы стать для Эдварда благом, — даже ее терпение — шло ему во вред. Она истово и наивно верила, что Римская церковь не одобряет разводы. Истово и наивно внушала себе, что Церковь велит ей взвалить на себя тяжелейший крест — заставить Эдварда Эшбернама хранить супружескую верность. В Англии такой тип поведения называют неортодоксальным, а у нас в Соединенных Штатах Америки по-другому — папским. Конечно, английские католики усвоили его не от хорошей жизни. Если подумать, через что они прошли — веками их подавляли, совершенно слепо и враждебно, отлучали от государственных постов, держали на положении маленького осажденного гарнизона в чужой стране, приучая действовать осторожно и безупречно-расчетливо, — если все это вспомнить и сложить вместе, то получится именно та гремучая смесь, о которой я говорил. Если не ошибаюсь, в Англии паписты даже официально принадлежат неортодоксальной общине. [45]

На континенте же паписты — это грязный, благодушный, беспринципный сброд. Но, во всяком случае, эти качества не мешают им лавировать и идти на компромиссы. Они бы направили старину Эдварда на путь истинный. (Простите, что пишу игривым тоном о таких чудовищных вещах, но поймите, о них нельзя говорить серьезно без слез.) Если б дело происходило в Милане или, скажем, Париже, Леонора уже через полгода получила бы развод, и стоил бы ей весь бракоразводный процесс долларов двести, — тут главное найти верных людей. А Эдвард жуировал бы в свое удовольствие, пока не спустил бы все денежки и не стал бродягой, как я уже говорил. А может, женился бы на официантке из бара, и она закатывала бы ему на людях жуткие сцены, с вырыванием усов и битием по лицу, и он был бы ей верен до конца дней своих. Ведь именно такого спасения он жаждал…

Страсти страстями, стыд стыдом, а ужас перед семейными ссорами на публике, криками, физическим насилием, словом, копанием в грязном белье был еще сильнее. Да, официантка его мигом отрезвила бы. Вот если бы она еще и пила — тогда он был бы при деле, ухаживал бы за ней, без глупостей.

Это так, я знаю. Знаю по килсайтской истории. Тут есть одна маленькая подробность: служанка, которую Эдвард тогда поцеловал, нянчила детей в семействе главы общины неортодоксов в графстве Хемпшир. Неуверен, так ли именно называлась его должность, но суть не в этом. Хозяин семейства поклялся уничтожить Эдварда, а тот был председателем избирательного комитета тори или чем-то в этом роде, — в общем, задал ригорист жару незадачливому ловеласу. Слух дошел до палаты общин, начали стряпать дело о несостоятельности присяжных судей в Хемпшире, направили в военное министерство уведомление о том, что Эдвард недостоин состоять на службе в Королевской армии. В общем, досталось ему сполна.

Чем все закончилось, вы уже знаете. У него навсегда отбили желание путаться со служанками. Каким облегчением это было для Леоноры! Видите ли, ей не так претили его связи с дамами их круга — согласитесь, какие-никакие, но это все-таки связи: миссис Мейден все лучше, чем какая-нибудь служанка.

Так что в тот вечер, когда она появилась в Наухайме и мы вчетвером впервые встретились за столиком в ресторане, она была почти что довольна жизнью — впрочем, что понимать под «довольством»?..

За долгие годы очень скромного существования в маленьких военных гарнизонах в Читрале и Бирме ей почти удалось поправить их материальное положение. Все-таки одно дело — жизнь в военных городках, где все относительно дешево, и совсем другое — жизнь присяжного заседателя, члена суда в английском графстве. Кроме того, любовные связи среди военных гарнизона считаются своего рода нормой и не требуют больших материальных затрат. Поэтому, услышав о миссис Мейден, интрижка с которой могла доставить массу хлопот, — не знаешь, чего ждать от молодого горячего супруга, — Леонора поддалась на уговоры Эдварда вернуться домой, в Англию. Она надеялась, что годы их более чем скромного, очень экономного существования и ее весьма дальновидная политика (чего стоило, например, решение сдавать Брэншоу-Телеграф в аренду или, скажем, продать одно из фамильных полотен или реликвий Карла I!) вернули им обоим то прочное финансовое положение, которое было у ее мужа до встречи с любовницей великого князя. Да и Эдвард, надо сказать, помог поправить их пошатнувшееся было благосостояние. Он многим нравился своей обходительностью. У него был такой достойный вид, а портсигар всегда к услугам собеседника, — неудивительно, что время от времени какой-нибудь толстосум щедро вознаграждал его за пустяшную любезность. И потом, как и многие английские католики, Леонора не чуралась игры в рулетку — уж какая здесь связь, не пойму.

Когда же все ее старания окупились сторицей, оказалось, самое время вернуться хозяину и хозяйке в родовое гнездо и вновь занять подобающее им положение в обществе. Поэтому как было не принять Мейзи Мейден если не с чувством покорности судьбе, то, во всяком случае, со вздохом облегчения? К тому же она по-своему полюбила несчастную — на кого-то ведь надо было перенести нерастраченные чувства! За Мейзи и Эдварда она была спокойна — та ни за что не стала бы разорять ее мужа на несколько тысяч в неделю: она и колечка-то простенького от него не принимала. Правда, Леонору раздражало то, как воркует и носится с молодой женщиной Эдвард — у них с ним ничего подобного не было. Впрочем, нет худа без добра — по-моему, ее вполне устроило бы, если б он любил Мейзи до конца дней. Она могла бы заняться собой.

Нет, в самом деле — Мейзи была ему самой подходящей парой. Она была так слаба, что никогда б не пустилась в дорогостоящие эскапады… Не поверите, но все их расходы в Наухайме Леонора оплатила сама. Просто вручила чек ее юному мужу — разумеется, без ведома Мейзи, — тот от страха за несчастную жену готов был на все. Жалко мальчишку!

Представляю, как довольна была Леонора, когда они плыли из Индии в Европу — может быть, впервые в жизни! Эдвард нянчился со своей милой: он был ей почти как отец — укрывал пледом, таскал с палубы на палубу лекарства, всякие мелочи. При этом действовал с оглядкой, стараясь не вызвать подозрение у пассажиров. Леонора ему подыгрывала, изображая материнскую заботу о миссис Мейден. Со стороны это выглядело трогательно — приличные люди, состоятельная пара, опекают несчастную, слабеющую на глазах молодую очаровательную женщину. При таких отношениях пощечина, которую отвесила Мейзи Леонора, не кажется чем-то неожиданным: так мать наказывает непослушного ребенка, подвернувшегося под горячую руку, — «не таскай украдкой леденцы!».