Готфрид Келлер - Мартин Заландер

Мама же, напротив, была чрезвычайно довольна.

— Мальчики-то поумнее нас будут, — говорила она, — знают, чего хотят! Разве же не умеют они исполнить все, что им поручают? Нетто они недоумки какие, чтобы смолоду ломать себе голову?

А поскольку они теперь, вместо того чтобы стать причиною бесконечных дальнейших расходов, сами зарабатывали кой-какие деньги, отец тоже успокоился, тем более что, едва близнецам исполнилось двадцать, начальство повысило их в должности, произвело в ранг заместителей и оба соответственно уже имели судебные свидетельства, подтверждающие, что они по праву могут быть избраны нотариусами.

Приблизительно в это время в человечестве не то усилился, не то проявился необычайный феномен влюбленности.

Мартин Заландер как будто бы стал замечать, что отношения двух его дочерей и их матери утратили былую непринужденную доверительность, что дочери секретничали меж собою и держались заодно, мать же казалась погруженной в глубокую серьезность, если не в кручину, каковую не всегда умела скрыть, особенно с той поры, как перестала заниматься торговлей. Ведь Заландер, чье главное предприятие без особых усилий с его стороны по-прежнему вполне процветало, быть может, как раз потому, что он не мудрил и не спекулировал, больше занятый своими гражданскими пристрастиями или обязанностями, — Заландер не желал более видеть, как г-жа Мария без всякой нужды надрывается в коммерции. Вот почему он за хорошие деньги продал филиал энергичному молодому дельцу, а свою превосходную супругу отправил на покой, что она приняла без лишних разговоров. Всю прибыль, составившую недурной капитал, он, не слушая никаких возражений, присовокупил к ее давно застрахованному состоянию, дабы в ненадежные времена она не зависела от него самого и его удач и неудач, а в случае его кончины — от детей. Поскольку же теперь Мария со своими мыслями и заботами, которые ее тяготили, не могла схорониться за конторкою, муж легко читал в ее лице, вот и спросил, что происходит.

Если бы добрая женщина хотела говорить, то наверное сама бы сказала. Она опустила глаза, потерла руки, будто озябла. А потом обронила:

— Черепичина нам на голову свалилась!

— Черепичина? С какой же крыши? — озадаченно переспросил Мартин, так как серьезность жены заставила его подумать о чем-то тревожном и даже опасном.

— Не могу я больше терпеть все это в одиночку! Наши дочери влюбились!

— Обе сразу? В одного? — улыбнулся муж, с некоторым облегчением, оттого что дело не свелось к чему-нибудь пострашнее.

Однако жена оставалась неколебимо серьезна:

— Нет, не в одного; короче говоря, они обручились с близнецами-конторщиками из Цайзига!

— Ах, негодницы! Это как же, когда, где? Погоди, мне надобно исподволь с этим освоиться! Новость и впрямь ровно черепичина на голову, этак и дырку пробить недолго!

— Мне-то уж давно всю голову продырявило. Ты подумай, две девицы двадцати пяти и двадцати шести лет от роду собрались замуж за двадцатилетних близнецов! Неприличная авантюра — и возраст, и близнецы! Старые бабы частенько берут себе молодых мужей, народ посмеется — и дело с концом! Но чтоб девушки во цвете лет, а все же на границе юности выбрали желторотых фатишек! Две сестры — два близнеца!

— Ну, это уж прямо-таки роман, и мне он тоже не больно по сердцу; только ведь любовь постоянно играет этакие шутки; не зря говорится: пережитое наяву нередко куда ярче придуманного, верно?

— Да-да! А хоть бы и так, все равно благодарю покорно! Ах, милый, мы определенно совершили ошибку, не давши девочкам повидать широкий мир и не обеспечив их какой — никакой профессией. Кто может оставить дочек дома, должен именно так и сделать, говорил ты и слышать ничего не желал про пансионы, а уж про профессии тем паче. Говорил, это все равно что отнимать хлеб у бедняков, а жить впроголодь, коли речь не идет об определенных дарованиях, которые надобно развивать. Ты мечтал о свободных хозяйских дочерях и свободных домашних хозяйках, которым незачем впадать в угодливость, и я соглашалась с тобой, потому что была ослеплена нашим счастьем, хотя и знала, как было бы хорошо, приобрети я в свое время какую-нибудь профессию! Только не обижайся, я никоим образом тебя не упрекаю.

— Да я и не воспринимаю твои слова как упрек, голубушка моя, ведь я точно знаю, сколь замечательно ты пробиваешь себе дорогу. Что на Кройцхальде у тебя вырубили деревья, вина не твоя и не моя!

Оставим это; я только хочу сказать, не располагай девочки столь полным досугом и свободою, они бы вряд ли измыслили сообща этакую гадкую авантюру! Что же нам теперь делать с этими огородными близнецами? И со спесивой прачкой в придачу!

— Ну, что до нее, то она, безусловно, ракушка с виду грубая, однако жив ней прячется жемчужина материнской преданности! Но я пока не узнал, что, собственно, происходит. Они тебе открылись?

— Боже упаси, они ведь совершеннолетние! И, конечно, в подходящее время пришли бы к родителям с просьбою; к тому же я уверена, ни одна из них в одиночку не выказала бы нам такого лукавства, такой беспощадности, но треклятая двойная упряжка превратила печальную историю в заговорщицкий секрет…

— Мария, голубушка, давай пока оставим в стороне вопрос допустимости! Ты же не станешь всерьез утверждать, что близнецам не разрешается вступать в брак, а двум сестрам, которым они по сердцу, запрещено брать их в мужья.

— Я ничего подобного не утверждаю, говорю только, что в нашем случае это мне не нравится, не подходит, огорчает меня, так как я вижу здесь нездоровый каприз! Ты подумай сам: двое неоперившихся юнцов взяли наших взрослых дочек на прицел и форменным образом завоевали, а опрометчивые девицы, обладая прелестным секретом, упустили отличные возможности выйти замуж! Мы же то радовались их замкнутости, когда они, ровно монахини, ходили в темных платьях, под вуалями, то сожалели, что они не желают себе более радостной юности. Впрочем, на свой лад они ею насладились… Надо тебе сказать, молодые люди встречаются, когда пожелают — лунными ночами, летом на восходе солнца, весной на долгих прогулках, зимой на катке; наша старая служанка все мне выложила после многих лет молчания. Почему? Да потому, что повздорила на рынке с вайделиховской хозяйкою, которая уже принялась перед нею заноситься.

Болтала, что наши дочери стоят полмиллиона каждая, так, мол, все вокруг твердят. Магдалена не могла стерпеть этакой болтовни и бесцеремонности, дала ей отповедь, она-де не доискивается, сколько у ее хозяев денег и прочая, на что та возразила, что она как прислуга, может, и права, скорее уж ей, госпоже Вайделих, уместно интересоваться, что за состояние у тех или иных людей. Незачем ей слишком любопытничать, отвечала опять же наша прислуга, цыплят по осени считают. Коли прачке охота полоскать холодной водой, ей никак не помешает выставить парочку лоханей под дождь, чтобы запастись хорошей водицей; а коли охота ей отхватить миллион, то не всегда достаточно произвести на свет двух близнецов да послать на поиски! Тут они вконец разругались, а когда выдохлись, Магдалена, донельзя взбудораженная, прибежала домой и все мне выложила, исповедалась. Я, конечно, прочла ей нотацию, пригрозила уволить, потому что она так скверно и так долго нас обманывала, а она оправдывалась тем, что наши дочери клятвенно обещали ей, что при первой возможности сами обо всем расскажут родителям, она же таким образом останется совершенно в стороне. Однако из этой рыночной перебранки я узнала и вполне уверилась, что затеяла эту злополучную историю мать близнецов. До сих пор я молчала, стыдно мне было, что собственные дочери этак меня обошли!