Готфрид Келлер - Мартин Заландер

После этого резкого шквала до конца недели обошлось без столь досадных событий; молодой парень, сбежавший с семьюстами франками и мелькнувший в субботу на страницах вечерних газет, не привлек внимания. Тем сильнее грянула буря в следующий же понедельник, когда из-за нечестности и злоупотреблений руководства пошатнулись сразу несколько денежных учреждений, увлекая за собой множество других фирм. Если здесь причина была в слепой алчности богачей, которые сделали свое изобилие игрушкою в мнимо удачливых руках таких вот нравственных остолопов, то во вторник лопнул консорциум «мертвых душ», организаторы коего, неимущие конторские ученики, регулярно вели биржевую игру на деньги из кассы своих начальников. В среду гром грянул над старым управляющим публичной кассою, который ежегодно подсовывал инспекторам для подсчета одно и то же — множество распиленных на кругляшки черенков от метел, запакованных как столбики монет. В четверг полетел некий господин, которому группа держателей акций доверила управлять своими ценными бумагами и который раз в неделю клал на свой канцелярский стол небольшую папку и прижимал ее кулаком, со словами: «Господа, здесь моя честь и любое желаемое подтверждение!» Акционеры, точно утки-подранки, полетели за ним следом, потому что ни один ни разу не рискнул вытащить папочку из-под кулака или хотя бы сказать «позвольте-ка!», ведь они были суеверны, а он высовывал из кулака два широко растопыренных пальца, едва лишь кто-нибудь пытался открыть рот, — думали, он умеет колдовать. Когда же он бесследно исчез, папочка осталась на столе, а лежал в ней всего-навсего листок с длинной колонкою цифр, которые поочередно были зачеркнуты — черными, синими, красными чернилами, карандашом и серебряным штифтом, в зависимости от часа дня и места пропажи. В пятницу настал черед общинного фактотума, который выручку за превосходный лиственичный лес потратил на лотереи всех кантонов, за исключением небольшой суммы, каковую пропил. В субботу утопился опекун семи богатых сирот, теперь совершенно нищих. В воскресенье все снова затихло.

Но в понедельник свистопляска возобновилась, и так продолжалось много недель кряду, служанки на улицах, ходившие за газетами и читавшие их, и мужчины за утренним бокальчиком вина то и знай восклицали: «Еще один! Еще один!»

Вызванные проснувшимся и растущим недоверием расследования множились и вывели на чистую воду поистине целую небольшую армию средних и мелких чиновников, которые не умели держать доверенное им добро в сохранности, не запуская туда лапу. Дурное поветрие охватило всю страну, невзирая на вероисповедания и языковые границы. Только разве что в горах, где нравы оставались проще, а наличные деньги и иные ценности не имели широкого распространения, об этом слыхали мало.

Мартин Заландер непрерывно удивлялся и снова и снова размышлял, как же стал возможен столь плачевный факт, что недуги эпохи не остановились у границ республики, духовному и нравственному развитию которой он споспешествовал со всею искренностью. Но это все же было кое-что другое, а не те сугубо материальные деловые вопросы, по поводу которых он некогда говорил этим людям правду.

Сердце его поистине пребывало в печали, что оказалось кстати, потому что теперь, ложась спать и под гнетом этих огорчений тяжело вздыхая, он мог назвать жене причину, коли она спрашивала. Впрочем, «прекрасная страсть» втайне тоже угнетала его, но покуда не смела выбраться наружу.

Воскресным утром, когда умолк звон колоколов и неожиданно наступила приятная тишина, Мария Заландер взяла в руки книгу. Она была дома одна и в такие минуты, предоставленная самой себе, погружалась в спокойные размышления. Словно дышала свежим воздухом, пахнувшим в открытое окно.

Сейчас, правда, она сидела одна недолго. С недавних пор муж запретил запирать входную дверь, это-де аристократическая манера, антидемократичная и оскорбляющая народ недоверием, хотя отмечалось все больше случаев, когда многочисленные бродяги прокрадывались в дома и уносили из чердачных каморок отложенные по грошам деньги служанок. Однако по выходным дням воры этим обычно не занимались, лишь в самом начале у г-на Заландера в такую пору стащили из передней новенький зонтик. Сегодня воскресный покой его супруги нарушил неловкий стук в дверь комнаты. Она пошла открыть — на пороге стояла г-жа Амалия Вайделих. В руках она держала сборник псалмов и белый носовой платок, по обычаю сельских женщин аккуратно сложенный.

— С вашего позволения, — сказала она, — и доброго вам дня, госпожа сватья!

— Ах, госпожа сватья! — удивленно воскликнула г-жа Мария. — Давненько не виделись! Вы наверное запоздали в церковь?

— Да нет, в церкву я бы вовремя поспела, но потому как на буднях отлучиться не могу, тем более что и возраст себя оказывает, а отдыхать недосуг, вот и сказала себе по дороге: обойди-ка нынче церкву стороной и навести почтенных сватов! Обычно я хожу в одну из городских церквей, где завсегда полно народу, и очень интересно, и люди цепляют к скамьям свои визитные карточки. Но сегодня, подумала я, можешь пропустить, один-то раз не в счет, проповеди никто не остановит, они ведь ровно источники, по воскресеньям живая водица льется по-прежнему! Хотя вообще она, конечно, пользительна, любезная сватьюшка! Пускай я не всегда толком разумею, что к чему, потому как я женщина неученая, но поступаю этак ради сыновей, они-то господа образованные! Негоже, чтоб люди говорили, мол, их маму не увидишь на ученом богослужении! Они такого никак не заслуживают! Но мать все ж таки есть мать! И когда с кафедр толкуют про Бога, у которого нету ног и который нас лично не знает, а нам все ж таки должно гордиться, что мы дети Божии, то я в это не шибко вникаю и с еще большим благоговением читаю со всеми вместе «Отче наш». Тут уж я лучше смекаю, любезная госпожа Заландер! Ведь я, не в пример Господу, начинаю чувствовать усталость в ногах.

— Посему садитесь же наконец, голубушка, вот удобное мягкое кресло! Не хотите ли снять вашу роскошную шляпу? Кто ее смастерил?

Этими словами Мария Заландер пыталась оттеснить горькое чувство, вызванное нежданным появлением матери близнецов: по выражению лица и по речам Амалии Вайделих она заключила, что та не в столь хорошем расположении духа, как раньше. Амалия села, бережно расправив платье.

— Шляпу? — переспросила она. — Модистка ее сделала, Меркль, но шляпа вышла чересчур красивая и чересчур дорогая, для меня теперь уже не подходит! А снимать я ее не стану, больно муторно сызнова на место прилаживать! — С минуту она в свою очередь смотрела на сватью, потом похвалила: — С вами-то все хорошо, вы ничуть не меняетесь! А муженек ваш как поживает? Он дома?