Эрвин Штриттматтер - Чудодей

Вейсблатт ему не ответил. Он чувствовал себя непонятым. Большинство поэтов остаются непонятыми при жизни. Однажды, так он намеревался, однажды он напишет об этой ночи, об этом свечении и об эллинской ясности, пронизавшей теперь все его существо.

Ближе к рассвету «Герман» бросил якорь.

— Все на палубу!

Перед ними в воде темной колодой лежала земля.

— Прибыли, — сказал заспанный Крафтчек. — Дева Мария, помоги нам оказаться там, покуда черномазые не проснулись, а то это может плохо кончиться.

Спустили на воду шлюпки. Солдаты погрузили свой багаж, погрузили лошадей и лишь затем погрузились сами. И шлюпки одна за другой направились к берегу. Они добрались до острова, и солдаты, шлепая ногами по мелководью, перешли на берег. Вода была холодная, и белая кожа их босых ног покрылась пупырышками.

Первые птичьи крики. Наступало утро. Они лежали на мягчайшем песке морского берега. Красная утренняя дымка, предвестник солнца, появилась над скалами.

— Эос! — Котелок Вейсблатта стукнулся о карабин. Жестяной поцелуй.

— Полная тишина! — крикнул новый лейтенант Крелль. Пенье птиц он запретить не мог.

Крафтчек пилоткой отер пот со лба.

— Пресвятая Богородица! Я уже слышу вопли черномазых!

Позади них плескалась морская вода, что-то бормоча, точно вода в мирном деревенском пруду в Германии.

— Встать, шагом марш! — Они устремились к ущелью в скалах. — Змейкой идти!

Голос лейтенанта Крелля, саксонца из Галле, мешался с громким щебетом ласточек. Станислаус видел, как следы его ног наполняются водой, за ним тянулся стеклянный след. В лужицах следов отражалась заря.

— Роллинг, прости меня. Может, мне надо умереть?

Сквозь птичий гомон донеслось явственное вжик-вжик. Взвод лейтенанта Крелля бросился на мокрый песок. По ним стреляли.

— Мария, помоги, черномазые проснулись.

Они еще полежали немного.

— Встать! Шагом марш!

Теперь засвистели уже не только пули, позади них рвались гранаты. Одна лошадь взвилась на дыбы, рухнула наземь, заржала, захрапела, а солдат из Боснии вскрикнул:

— Мама!

— Дева Мария, спаси и помилуй, ведь я отдал свой амулет за десять канистр маслин. Может, я и продешевил, но я ведь на ружья у черномазых не рассчитывал!

Они долго лежали, ища глазами то место в скалах, откуда их обстреляли. Итальянцы, до сих пор удерживавшие этот остров в Эгейском море для «Великой Германии», сопротивлялись. Они не желали больше воевать на стороне немцев. Но уходить с острова, где война была для них вполне сносной, им тоже не хотелось.

Двое связных прыгнули в море, пули свистели вокруг них, шлепались в воду, как камешки, брошенные мальчишками. Связные поплыли назад, к канонерской лодке.

— Приготовиться, примкнуть штыки!

Станислаус вздрогнул. Одно орудие убийства примкнуть к другому. Его штык проржавел; морской песок скрипел между ножнами и штыком.

Одного из связных ранило. Он беззвучно исчез в розово-красном море. Второй доплыл до канонерской лодки. Грохот, сноп огня, осколки камня, удар молота с небес. Утренняя тишина была уничтожена, щебет ласточек задавлен, и заря разбита вдребезги. Удар немецкого молота. Выстрел корабельного орудия. Со скального убежища итальянцев посыпался каменный мусор, и серые облака смерти поплыли над морем. Два, три, четыре… двадцать таких ударов молота, выше, ниже, снова выше, и снова ниже, и туда, над скалами, туда, где должен быть город. Потом тишина. Смерть переводила дыхание.

Станислаус оглох от пушечной пальбы. Ласточки, казалось, летают в полном молчании. В скалах вывесили белый флаг. Солдаты роты Беетца закричали:

— Ура, ура, ура-а!

Сила их пушек победила.

Они заняли остров. Они взяли итальянцев в плен. Их было не так уж много! Итальянцев переправили на корабли и спросили, хотят они продолжать служить Германии или же быть военнопленными.

Большинство предпочло плен.

Синьора капитано, возглавлявшего этот бесперспективный мятеж, они не нашли, хотя остров был невелик. Ровным прусским шагом его можно было обойти за два-три дня. Маленький город, белый и светящийся, построенный на скалах, точно ласточкино гнездо, несколько деревушек, несколько разбросанных домиков во фруктовых садах, пастушьи хижины на склонах гор с очагами, сложенными из скального камня, как тысячу лет назад. Но в скалах острова имелись и пещеры, могущие служить убежищем. Вход в них был не больше лаза в лисью нору.

Корабли ушли. Рота Беетца осталась на острове. Командир батальона охотно оставил тут этого упрямого ротмистра. Тоже умник нашелся. Вот пускай этот баварский пивовар здесь, на этом острове, применит свой опыт и, по крайней мере, защитит остров от караулящих его англичан. А командир батальона прикипел сердцем к острову, носящему благозвучное имя Санторин.

Рота Беетца разместилась на острове. Пивовар и комендант острова въехал в белую резиденцию бургомистра городка. В первый же день он велел стянуть все лодки жителей острова в гавань и пришвартоваться, так сказать, у его ног. На острове не стало даже мелкой рыбешки, и жители поняли, что пришли немцы.

Шли дни. Остров белел в синем море под высоким небом. По утрам солнце поднималось из воды и, совершив свой путь по ярчайшей синеве небесного поля, вечером снова опускалось в воду. Война была далеко.

Станислаус и его товарищи забыли бы, наверно, о ее существовании, если бы не капитан Беетц из Бамберга, лейтенант Крелль из Галле и серый ящик радистов. Эти трое то и дело напоминали им о войне и вбивали им в головы мысль, что они стоят на страже Германии.

Когда Станислаус не стоял на посту в гавани или еще где-нибудь, он брал рыбацкую весельную лодку и уплывал из гавани. Он ловил рыбу, наслаждался солнцем и предавался размышлениям, в том числе и о своей жизни. У него было время, много времени. Когда-то его жизнью двигали желания. Нередко случалось, что любовь, эта таинственная сила, захватив его, путала все его желания и жизненные связи. Всего этого теперь не стало. Теперь он был как пустой ящик, который отправляют то туда, то сюда, теперь он был как труп, который везут к могиле окольными путями.

Пришел корабль из Пирея. Привез провиант и почту. Станислаусу писем не было. Он потерял все связи в Германии. Так для кого он стоял здесь на страже? А для великого Германского рейха не хотите ли? Корабль снова ушел.

Вейсблатт получил большую коробку с «Амариллой». «Амариллу» мать Вейсблатта раздобыла из-под полы. «Амарилла», шоколад и другие приятные вещи в Германии теперь полагались только летчикам. Летчикам, этим героям! Они все сражались и сражались, но тем не менее вражеские бомбы тоннами сыпались на землю отечества. С каждым днем небезызвестный господин фельдмаршал Геринг все больше становился Майером.